Долгое отступление

Курс на стабильность, провозглашенный в годы правления Леонида Брежнева как альтернатива подрывавшим позиции бюрократии реформам, вполне отвечал стремлениям и чаяниям советской номенклатуры. Уже на рубеже 1960-х годов Милован Джилас констатировал, что описанный им «новый класс» после смерти Сталина хочет «жить спокойно», его идеалом является не продолжение революции, а «мирная и обеспеченная жизнь»[166]. Суетливая активность Никиты Хрущева и реформаторские инициативы Алексея Косыгина нарушали это спокойствие. Свертывание реформ в начале 1970-х годов устранило угрозу стихийной управленческой демократизации, но не решило проблему эффективности. Эта проблема была по-своему решена (вернее — выведена за скобки) в 1973–1974 годах благодаря новой стратегии команды Леонида Брежнева. Эта стратегия имела две основные составляющие.

С одной стороны, резкий рост цен на нефть после арабо-израильской войны 1973 года создал условия для резкого расширения советского участия в глобальной экономике. Пытаясь с помощью нефтяного эмбарго заставить Запад отказаться от поддержки Израиля, арабы добились совершенно иного результата, радикально изменив структуру мировых рынков. Теперь СССР входил в систему глобального разделения труда в качестве поставщика сырья. А хлынувший на советскую экономику поток нефтедолларов (и возможность получения на Западе дешевого кредита) создавали у правящих кругов иллюзию ненужности реформ. Если мы что-то не можем произвести сами, мы это купим. Единственным сектором, по-прежнему нуждавшимся в собственных технологических инновациях и в эффективном управлении, оставалось оборонное производство, которое можно было поддерживать на высоком уровне централизованными усилиями, постоянным вливанием денег, привлечением наиболее ценных ресурсов и лучших кадров за счет других отраслей[167].

С другой стороны, проблему управления все равно надо было как-то решать. И если политика децентрализации была отвергнута, то на смену ей пришла своего рода «расщепленная централизация». Полномочия и ресурсы в очередной раз перераспределялись, но не сверху вниз, а непосредственно наверху.

Всякий, кто задумает проследить эволюцию советской системы управления в 1970-1980-е годы, будет поражен стремительным ростом числа отраслевых министерств и ведомств. Каждая отрасль и даже подотрасль производства стремилась получить собственную управленческую структуру, которая бы занималась только и исключительно ее делами. Если вниз полномочия нельзя было передавать, пришлось наверху до предела усиливать специализацию. Но именно эти новые ведомства уже превращались во все более замкнутые и самодостаточные корпорации, работавшие на себя. Природа планирования постепенно менялась. Вместо технического согласования решений Госплан теперь должен был стараться удовлетворять амбиции растущего числа отраслевых лобби, каждое из которых использовало любые административные и коррупционные инструменты для усиления своих позиций. Партийные начальники, впрочем, внакладе не остались. Ведь именно к ним обращались за поддержкой отраслевые лоббисты, стремившиеся добиться своих целей.

Сохранявшиеся в советской экономике диспропорции порождали своеобразную игру интересов, при которой обладание дефицитными ресурсами или продукцией становилось условием влияния и даже в известных пределах — власти. Хотя часто повторяемый тезис о тотальном дефиците всего и вся в советской экономике представляет собой идеологическое преувеличение, невозможно отрицать, что нехватка тех или иных товаров (не только потребительских) была в ней постоянным фактором, причем игравшим немалую роль в принятии решений на разных уровнях. «Государственная плановая экономика, — пишет историк Александр Шубин, — была рассчитана на производство либо массы стандартной (причем плохо стандартизированной) продукции, либо уникальных образцов сложной высококачественной техники. В итоге часть потребностей оказывалась неудовлетворенной, продукция делилась на обычную и дефицитную. Дефицит стал натуральной „валютой“, которая позволяла уравновешивать интересы в условиях отсутствия универсального денежного эквивалента»[168]. Такая «валюта» оказывалась ценнее, чем деньги, за которые не все и не всегда можно было получить (это касалось и связей между предприятиями в условиях все чаще случавшегося срыва плановых поставок). В итоге формировался теневой рынок, в котором подпольные бизнесмены и спекулянты играли далеко не самую важную роль. Это был рынок неформальных обязательств, связей и власти.

На такой почве коррумпированность высшего начальства стремительно усиливается. Но в то же время меняется и структура элиты. Партийно-государственная номенклатура уже не сплоченная группировка. И тем более не пресловутый «орден меченосцев», о котором мечтал Сталин. Теперь это конгломерат групп и кланов, каждый из которых имеет собственные «завязки» и взаимные обязательства со «своей» группой хозяйственных и региональных начальников.