Долгое отступление

Тем не менее события, произошедшие в советской России, оказали огромное влияние на остальной мир, а главное — способствовали социальным и политическим изменениям во многих других странах. Сравнивая опыт русской революции с французской и китайской, американская исследовательница Теда Скочпол отмечает, что подобные перевороты стимулируют преобразования еще и тем, что правящие элиты во всем мире «вынуждены отвечать на вызовы или угрозы усиливающихся национальных государств, порожденных революциями»[150]. Угроза пролетарских и крестьянских восстаний, недвусмысленно обозначившаяся благодаря быстрому распространению большевистских идей не только на Западе, но и на периферии капиталистического мира, заставляла господствующие классы проводить реформы и смягчать свои методы управления[151]. А потому сводить исторический эффект русской революции только к дискредитации идеи социализма, даже если признать поражение «большевистского эксперимента», было бы фактической ошибкой.

Как бы ни расходились взгляды западных мыслителей, наблюдавших за советским экспериментом в реальном времени, они едины были в том, что трагические последствия происходящих в России событий предопределены не самой природой социализма, а именно попыткой построить его в крайне неблагоприятных условиях, в стране с незрелой экономикой, под давлением крайней необходимости, заставлявшей участников событий торопиться и совершать непоправимые ошибки. В конце концов, даже многие советские граждане, пострадавшие от политики Сталина в 1930-е годы, готовы были ее задним числом оправдывать, ссылаясь на объективную необходимость ускорить развитие[152]. Авторитаризм большевистской политики справедливо связывался именно с этими объективными условиями, отнюдь не благоприятствовавшими расцвету демократии. В итоге применяемые советским режимом диктаторские меры, в свою очередь, не только дискредитировали социалистическую программу, но и сами по себе вели к накоплению проблем и противоречий, неминуемо отражавшихся на экономических и социальных результатах, достигнутых в СССР.

Однако насколько бы ни были логичны подобные рассуждения в устах сторонних наблюдателей, политический процесс развивается по собственной логике. И показательно, что Вебер видел проблемы не только в отсталой России, но и в передовой Германии, которой он предсказывал не светлое будущее, а приход к власти реакционных сил (что, увы, и реализовалось после победы Адольфа Гитлера, хоть и не в такой форме, о которой думал выдающийся социолог). И применительно к немецкой ситуации права оказалась нелюбимая Вебером Роза Люксембург, предсказавшая, что поражение социализма автоматически означает победу нового варварства.

БОЛЬШЕ, ЧЕМ СОЦИАЛИЗМ

Невозможно не согласиться с британским экономистом Алеком Ноувом, писавшим: «Очевидно, что демократический социализм возможен только в условиях, когда его поддержит большинство населения. На сегодня это не так, несмотря на депрессию и безработицу. Приходится признать, что только куда более масштабный крах существующего порядка убедит наших граждан в том, что настало время для фундаментальной альтернативы ему»[153].

К сожалению, политическим и психологическим условием для начала радикальных преобразований является именно системный кризис, неминуемо сопровождаемый упадком производства, снижением уровня жизни, а иногда и настоящей хозяйственной разрухой. Социализм становится потенциально возможным благодаря росту производительных сил и развитию общества, но переход к нему становится реально возможным именно тогда, когда и экономика, и общество оказываются в тяжелейшем кризисе (что неминуемо включает в себя разрушение производительных сил и распад социальных связей). Это противоречие неизбежно порождается самой логикой капиталистического развития. Оно в значительной мере предопределило трагический характер событий русской революции 1917 года, да и других революций XX века. Оно не может быть сведено к вопросу об уровне развития экономики, якобы «недостаточно созревшей для социализма», поскольку даже в странах, находящихся на высоком уровне развития, радикальные перемены начинаются именно тогда, когда предшествующая система оказывается в руинах.

Подводя итоги собственного революционного опыта, Ленин не отрицал того, что события развивались совершенно не так, как требовали теория и программа социалистического движения. Однако «полная безвыходность положения, удесятеряя тем силы рабочих и крестьян, открывала нам возможность иного перехода к созданию основных посылок цивилизации, чем во всех остальных западноевропейских государствах»[154]. Таким образом, вопрос, стоявший в повестке дня, не сводился к построению социализма и тем более — демократии. Речь шла о том, чтобы сохранить и обеспечить минимальные условия для цивилизованного бытия и социального развития.