Долгое отступление

Совершенно очевидно, что экономическим основанием для социализма является не падение зарплат, бедственное положение трудящихся и упадок хозяйства, а наоборот, развитие производительных сил. Такова была позиция Карла Маркса, то же самое утверждали и социал-демократы начала XX века, так же мыслил и Макс Вебер. Критикуя большевиков и радикальное крыло немецких социал-демократов, в том числе отвергая как «неразумное» требование социализации финансов в условиях царившей в Германии послевоенной разрухи и пытаясь после поражения Баварской и Венгерской советских республик отговорить своих молодых друзей Отто Нейрата и Дьердя Лукача (состоявших в поверженных революционных правительствах) от участия в новых подобных попытках, Вебер постоянно подчеркивал, что выступает против преждевременных радикальных мер именно «с точки зрения возможного будущего социализма»[143]. Преждевременно радикальная политика не только приведет к поражению, но и обрушит общество «в бездну идиотской реакции»[144]. Ссылаясь на тяжелое хозяйственное положение в Германии и отсталость России, выдающийся социолог писал молодому Дьердю Лукачу: «Я абсолютно убежден, что эти эксперименты могут иметь и будут иметь в качестве своего следствия одну лишь дискредитацию социализма на ближайшие сто лет»[145].

В известном смысле слова Вебера оказались пророческими, но в то же время не стоит забывать и того, что создатель «понимающей социологии» совершенно неверно оценивал перспективы большевистского режима, будучи уверен в его скором крахе, после которого наступит неминуемая черносотенная реакция. Иными словами, прогноз, вроде бы и верный, основан был на неправильном понимании текущей ситуации.

Вебер считал, что большевистская партия, опирающаяся не на организованный пролетариат, а на деклассированную солдатскую и крестьянскую массу, будет не в состоянии удержать контроль над ситуацией, а возглавляющая революцию марксистская интеллигенция обречена пойти на поводу поддерживающей ее толпы. И дело не только в авторитарных методах революционеров, но прежде всего в том, что никакую прогрессивную повестку, опираясь на такую массу, осуществить будет невозможно, любые жертвы окажутся напрасными.

Эту позицию Вебер аргументировал во время ставшего легендарным спора с Йозефом Шумпетером. Вот как описывает этот эпизод историк Тимофей Дмитриев: «Весной 1918 года посетители венского кафе „Ландман“ на Рингштрассе, что напротив Венского университета, стали невольными свидетелями спора между несколькими респектабельными господами, который, начавшись вполне мирно, затем перерос в ожесточенную перепалку и кончился тем, что один из участников спора в сильном волнении выбежал на улицу. Этот спор в кафе разгорелся между Максом Вебером и австрийским экономистом Йозефом Шумпетером. Вебер пришел на встречу в сопровождении Людо Морица Гартмана, специалиста по античной истории; поводом для встречи послужила необходимость обсудить важный академический вопрос. Однако в ходе разговора речь зашла о революции в России. Шумпетер заявил, что благодаря ей социализм перестал быть „бумажной дискуссией“ и теперь вынужден доказывать свою жизнеспособность на практике. На это Вебер возразил, что попытка ввести социализм в России, учитывая уровень ее экономического развития, есть, по сути дела, преступление и что социалистический эксперимент неминуемо окончится катастрофой. В ответ Шумпетер холодно заметил, что такой исход вполне вероятен, но что Россия при этом представляет собой „прекрасную лабораторию“. Тут Вебер не выдержал и взорвался: „Лабораторию с горой трупов!“ Шумпетер парировал: „Как и любой другой анатомический театр“»[146].

Спор разгорался и становился все более яростным. Вебер говорил «все резче и громче, Шумпетер — саркастичнее и тише». К спору начали прислушиваться посетители кафе. Наконец Вебер в сильном возбуждении вскочил со своего места и со словами «Это уже невозможно выносить!» выбежал из кафе на Рингштрассе. Гартман догнал его, вручил забытую в кафе шляпу и попытался успокоить, но все напрасно. На что Шумпетер флегматично заметил: «Ну как можно поднимать такой крик в кафе?»[147]

Показательно, что метафора «лаборатории» применительно к СССР использовалась не только Шумпетером, но и Дж. М. Кейнсом, который видел в советской России «лабораторию жизни», признавая, что в этой лаборатории постоянно случаются аварии, после которых выносят трупы — неизбежное следствие масштабного и рискованного, но необходимого эксперимента[148].

Заметим, что и Шумпетер, и Кейнс рассуждали о советской России 1920-х годов, задолго до сталинского «Большого террора». Уже в начале 1930-х, оценивая результаты коллективизации и ускоренную реализацию первого пятилетнего плана («Пятилетку — в четыре года»), Кейнс пришел к куда менее оптимистичным выводам: «Быстрый переход вызовет столь значительное разрушение благосостояния, что новое состояние будет поначалу значительно хуже прежнего, а великий эксперимент будет дискредитирован»[149].