Долгий полет (сборник)

Внутри вагона, с обоих его концов, сколочены двухэтажные нары. В середине, между нарами, – свободное место. Там стоит небольшая железная печурка с выведенной наружу трубой, да еще пустое ржавое ведро – его назначение позже прояснилось. От стенки до стенки на нарах умещаются шесть человек, а если постараться, то и семь. Возле потолка, по бокам от скользящей на шарнирах двери, – два небольших затянутых решеткой оконца. И еще два – на противоположной стенке.

На нижних нарах из шести мест три достались деду, бабке и Фросе с Митюхой на руках. А Настенька и Гришка расположились над ними, на верхних нарах. Из развязанных узлов были вынуты тюфяки, подушки, одеяла. И еще Настенька и Гришка получили в пользование старый полушубок Василя, чтобы прикрываться поверх одеяла.

Слышно было, как подъезжали и подъезжали подводы, заполнялся вагон за вагоном кулацкими семьями. Потом все стихло. И вдруг, заскрипев, открылась опять вагонная дверь. Лучи утреннего солнышка осветили копошащихся на нарах людей. Кто-то потянулся, было, к открытой двери. Но тут же раздался снаружи строгий оклик: «Оставаться на местах! К двери не подходить!»

С верхних нар видна была Гришке часть замусоренной вокзальной платформы. На платформе – группа военных. Один небольшого росточка, почти карлик. Ни винтовки, ни нагана на поясе, но сразу ясно, что главный. Шинели на других серо-зеленые, старые, мятые, а на нем – из хорошего светло-коричневого сукна с рыжеватым отливом. Приказал он что-то – и побежали к вагонам охранники. Один остановился напротив их вагона. Ушанка с красной звездой нахлобучена по самые брови. Лицо молоденькое, растерянное. Сглотнул охранник слюну и, как затверженный урок, громко объявил:

– Приказ номер один. Первое, за попытку побега – расстрел на месте. Второе, за неповиновение охране – расстрел на месте. Приказ подписал командир конвойной группы войск ГПУ товарищ Жучинский. Все.

Охранник обвел глазами нары и вдруг, как бы споткнувшись, задержал их на Гришке. Вернее, чуть сбоку от него – на сидевшей рядом Настеньке.

– И куда повезут-то нас? – раздался скрипучий голос. Спрашивала толстая старуха с бельмом на глазу, сидевшая напротив, на нижних нарах. Гришка ее раньше никогда не видел – наверное, не из их села.

Охранник повернул голову.

– Узнаете в пункте назначения.

– А кормиться как мы будем? – снова спросила старуха.

– Объявлено было – в дорогу брать харчи. Горячей пищей будут обеспечивать раз в день… Если на станции ее приготовят к прибытию эшелона… И на печурке этой можете что-нибудь свое согреть. Вон дрова рядом положены, потом еще выдадут.

– А нужду где справлять? – не унималась старуха с бельмом. – Ежели ждать от станции до станции, то и вытерпишь не всегда.

– Выводить на остановках, чтобы оправится, – запрещено. Это приказ товарища Жучинского… Вон ведро – пользуйтесь. А под ведром в полу дырка есть – когда оно полное, чтобы туда вылить.

– Мужики при бабах, бабы при мужиках?.. Рази это по-людски?

Охранник не успел ответить. Сбоку от него, в проеме двери, возникла внезапно низкорослая фигурка в шинели с рыжеватым отливом. Это Жучинский обход эшелона совершал. Лицо перекошено от злобы.

– Да ты что с врагами этими церемонии разводишь?! Вопросы, ответы… Пусть спасибо скажут, что я их еще по стенке пулеметной очередью не размазал! Не покаялись перед советской властью – хлебайте теперь собственное дерьмо большой ложкой! – Жучинский повернулся в сторону головного конца эшелона, закричал тонким голосом: – Двери замкнуть!..

Заскрипела, закрываясь, дверь, сразу потемнело в вагоне. Было слышно, как снаружи щелкнул навешенный на дверные петли замок. Дернулся эшелон и начал медленно набирать скорость. Задвигались в вагоне люди, стали развязывать мешки, доставать харчи – завтракать пора.

Соскользнула с верхних нар Настенька, зашепталась со своими.

– Маменька, Фросенька, охранник-то, который приказ говорил, знаете кто?.. Степка Назаренко это – из тех Назаренок, что за сельсоветом живут. Помните, дед его покойный дьяконом в церкви служил?.. В прошлом году Степка школу нашу кончил, и его в армию забрали. Вон где оказался.

– Изменился-то как, не сразу и признаешь, – удивилась Катерина. – Да ведь он еще ухаживать за тобой хотел? Это Степка что ли провожал тебя тогда вечером из школы до дому? А у ворот его уже Василь поджидал – в руке черенок от лопаты.

– Батя, он такой, – вздохнула Фрося. – Он и Миколу моего поначалу отвадить старался. Тоже по спине его черенком огрел, когда мы целовались у плетня. Микола горячий, ни от кого бы не стерпел, но тут сдержался, уважение старшему показал. Больно любил меня…

– Да погоди ты все про своего Миколу, – перебила Фросю мать. – Настенька, запамятовала я – а потом Степка этот от тебя отстал?

– До дому провожать я ему больше не велела. А в школе на переменках он все возле меня держался. В армию когда брали, просил, чтобы ждала его. Мол, вернется и посватается. Только нравился он мне не очень. Да и знала я: батя никогда согласия не даст. Ведь Степка – даром что дед у него дьяконом был – все в комсомолии крутился.