Долгий полет (сборник)

От бабушки направился я прямиком на вокзал – пока она не сообразила сообщить маме о моем плане. Купил билет. И уже через час в вагонном окошке дернулись и поплыли назад пыльные акации одесского вокзала. Помнишь замечательные строчки Блока про железную дорогу тех лет? «Вагоны шли привычной линией, подрагивали и скрипели; молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели». Желтого цвета были вагоны первого класса. Синие – второго. А я ехал в зеленом вагоне третьего класса, где плакали и пели простые русские люди. И пили тоже – пили самогон прямо из горлышка, а для маскировки обертывали бутылку тряпочкой. Официально, ввиду войны, «сухой закон» существовал. Да только никто его не соблюдал. Ни наверху (начиная с самого батюшки-царя), ни внизу. Типично российское отношение к любому закону…

Съестного я с собой не взял, торопился скорее удрать – прежде, чем родители помешают. Сверх бабушкиных денег, оставшихся на обратный билет и запрятанных за подкладку гимназической куртки, была у меня в кармане еще пара мятых рублей. Негусто. Заглянул я на остановке в вокзальный буфет – коптят керосиновые лампы, освещают буфетные яства на стойке. А мне даже на сушки потратиться – расточительство. Все-таки разменял я один из своих двух рублей, купил полфунта ситного хлебушка, налил в жестяную кружку, взятую у кондуктора, крутого кипятку, понес это добро к себе в вагон. А там соседи мои уже расстелили рушники, на них прихваченная из дома снедь: вареные яички, сальце с чесночком, помидоры молоденькие, хлеб домашний. Глянули соседи на полфунта ситного и на кружку с пустым кипятком в моих руках, понимающе улыбнулись: «Сидайте с нами, молодой человек, откушайте, что Бог послал». Простые люди. Но отличала их общая черта – отзывчивость, сочувствие к чужой нужде. Ох, как поубавилось это благое качество в русском народе за кровавые десятилетия большевистской мясорубки…

Нет, я не через Москву ехал. В Житомире, кажется, одну пересадку сделал, потом другую где-то в Белоруссии. Дней пять или шесть до Питера добирался… И все это время меня, худенького еврейского паренька, кто-то в вагонах подкармливал. И махоркой тоже делились. Ведь я, молодой дурачок, уже курил вовсю. Лежали на полках вокзальных буфетов коробки с папиросами «Ира», да только не по карману они мне были… Курильщик курильщику всегда посочувствует. Кто поприжимистее, давал мне на одну закрутку – и на том спасибо. А у кого душа шире, мог и побольше из кисета отсыпать. Права русская пословица: мир не без добрых людей.

Приехал я в Питер поздним вечером. Было еще не совсем темно, хотя белые ночи уже кончились. На вокзальной площади стояли извозчичьи пролетки, на мордах лошадей торбы с овсом. Рядом толклись извозчики, зазывали пассажиров. Только тут до меня окончательно дошла вся мальчишеская несерьезность моей поездки. Что дальше-то делать? Никаких знакомых, чтобы остановиться, у меня в Питере нет. Денег на ночлежку, считай, тоже нет.

Вот и побрел я по улицам неведомо куда. На них малолюдно – пройдет запоздалый прохожий, простучит по камням пролетка… В каком-то темном переулке навстречу мне отделилась от стены женская фигура. Сказала сиплым голосом: «Пошли к нам, господин хороший, гостем будешь». Взяла под руку, спустилась со мной по ступенькам к полуподвальной двери. Над дверью фонарик красный горит. Сообразил я, куда меня приглашают. Дверь отворил плечистый хмурый мужик – «вышибала», который за порядком внутри надзирает. Рассмотрел я, наконец, свою даму – лицо испитое, под глазом синяк. Изобразила она лучезарную улыбку, показала несвежие зубы и опять пошла наверх – зазывать клиентов.

Присел я на мягкий диванчик у стенки. Прежде в публичном доме не был никогда, но «Яму» Куприна читал. В углу, за стойкой, буфетчица. Перед ней несколько тарелок с бутербродами, бутылки с жидкостью розового цвета, на этикетках название – «Крюшон». За столиком три господина разместились, рассматривают размалеванных девиц, сидящих на стульях возле буфета, ухмыляются, опрокидывают в себя рюмки, в которых тот самый «крюшон» налит, закусывают бутербродами. Тут дошло до меня, что пьют они подкрашенную водку. А может, самогон. Один из них подходит, наконец, к девицам, выбирает ту, что подороднее, тянет ее к лестнице, которая ведет на верхний этаж, в «номера». Но девица упирается, кивает на буфетчицу, мол, сперва заплатить следует. Начальствует, значит, в заведении буфетчица, «бандерша», иначе говоря. Попробовал этот господин с буфетчицей торговаться, но она на своей цене твердо стоит. Уступил он, выложил на стойку, сколько положено. И пошел с девицей по лестнице наверх, похлопывая ее широкой ладонью ниже талии. А девица, изображая томление, даже головку ему на плечо уронила.