Доленго

- Ударил полковника Недоброво... Но за дело!

- Ого! Коменданта Орской крепости? За какое дело?

- Этот мерзавец оскорблял поляков.

- Понятно... А кто такой Добкевич? Офицер? Рядовой?

- Боже мой, какая разница кто! Он поляк. Пострадал невинно, и ему грозит смерть. Разве этого мало?

"Поляк", - повторил про себя Сераковский. Ему показалось странным, что Ян подчеркивает это.

- Что же делать, Зыгмунт? Поговорить с прокурором?

- С самим полковником? Ты его хорошо знаешь?

- Нет, конечно... О, ч-черт!

- Спокойно, Ясь, спокойно! Я тебя не узнаю, и мне кажется, что мы поменялись ролями... Итак, что можно сделать для Добкевича? Прежде всего, по-моему, узнать у Шаргина, в каком положении дело.

- Да, да, писарь военного суда должен быть в курсе событий.

- Затем встретиться с Дандевилем... А чем займешься ты?

- Пока есть время, побегу к отцу Михалу. Он пойдет в карцер со святыми дарами...

- И постарается узнать подробности от самого Добкевича... Но что это даст, Ясь?

Станевич нервно пожал плечами:

- Можно попытаться подкупить доктора, чтобы он остановил экзекуцию...

- Ну и что? В лучшем случае несчастного Добкевича отвезут в госпиталь и через день добьют на плацу теми же шпицрутенами. Закон о телесных наказаниях неумолим, Ясь.

Сераковский едва дождался минуты, когда смог оставить казарму, и сразу же пошел на тихую Заречную улицу, где жил писарь Оренбургского Военного суда Николай Иванович Шаргин.

- Как хорошо, что я застал вас! Здравствуйте, Николай Иванович, сказал Сераковский, с удовольствием пожимая руку Шаргина.

- Здравствуйте, Сигизмунд Игнатьевич! Рад вас видеть. Присаживайтесь, сейчас будем ужинать...

- Нет, спасибо... Я по срочному делу, Николай Иванович.

- Все равно сесть надо. В ногах правды нет.

Сераковский рассказал все то немногое, что услышал от Станевича.

- Я только что знакомился с делом Добкевича. Не скрою от вас, Сигизмунд Игнатьевич, положение очень и очень серьезное. Закон в данном случае не знает снисхождений. Рядовой ударил полковника Недоброво. Скажу вам по секрету, этот Недоброво - пресквернейшая личность, но это лишь усугубляет положение. Вас, конечно, интересует, что я могу сделать. Могу поговорить с председателем суда, но Петр Семенович хотя и добрейший семьянин и хороший товарищ, однако в делах службы великий педант и к своим судейским обязанностям относится весьма строго.

- А какую-либо другую статью нельзя подвести, Николай Иванович?

- Для данного дела - нельзя. А та, которая подходит, Сигизмунд Игнатьевич, - вымолвить страшно!.. - предусматривает шесть тысяч палок!

- Шесть тысяч! - Сераковский побледнел.

Дандевиля Сераковский не застал дома и напрасно прождал его более часа, расхаживая взад-вперед по улице. Любовь Захаровна звала зайти в столовую, но Зыгмунт сослался на головную боль и не принял любезного приглашения "красивейшей женщины Оренбурга", как за глаза называли жену Дандевиля. "Виктор у Василия Алексеевича, и боюсь, что пробудет там допоздна. Ведь у нашего доблестного генерала радость, вы не слышали? Сынок, - она кокетливо приложила к губам палец, - незаконнорожденный, как и сам папаша, получил "Георгия" на Кавказе и теперь возвращается под родительский кров. По этому поводу готовится грандиозный бал..."

"Готовится бал, - подумал Сераковский, возвращаясь домой. - А может быть, в это самое время несчастного Добкевича будут насмерть хлестать лозовыми прутьями". Собственное бессилие, невозможность чем-нибудь помочь ближнему угнетали Зыгмунта. Что он значит в злом, несправедливом мире? В мире, где могут безнаказанно убить невинного человека? И сделать это по закону!.. Вот друзья называют его умным, добрым, справедливым, его слово часто является решающим в споре друзей. Но разве можно только с помощью таких качеств устранить зло или сколь-нибудь ослабить его действие!

За невеселыми думами Сераковский не заметил, как добрался до дому. В его комнате горела свеча, а на софе, уронив голову на грудь, дремал Зеленко.

- Где ты пропадал? Я тебя жду более двух часов, - сказал он.

- Сначала у Николая Ивановича, потом у Дандевиля. Дандевиля так и не дождался... Святой отец был в карцере у несчастного?

- Да. Оттуда занес дароносицу в костел и пришел к тебе.

- Рассказывайте же!

- На исповеди он излил мне свою несчастную святую душу. - Пан Михал перекрестился. - Да, он виноват, по не перед господом богом, а только перед властью. Формально, а не по существу. Пан комендант первый ударил его тростью по голове. Добкевич, возможно, сдержался бы, если б при этом пан комендант - чтоб ему попасть в ад на том свете! - не стал кричать на всю улицу: "Презренный лях"... "Ваша вонючая Польша"... "Вас всех сгноить надо!" Добкевич в ответ ударил полковника. Господи, прости им прегрешения, вольные и невольные! - Он помолчал. - И что же будет, Зыгмунт?

Сераковский недобро усмехнулся.

- Полковнику, возможно, будет повышение по службе, все-таки он отличился... Добкевич может получить шесть тысяч шпицрутенов.

Ксендз снова перекрестился.

- Этот мученик мне говорил о том же самом... Он ждет своей участи со смирением, как истинный христианин.