Доленго. Повесть о Сигизмунде Сераковском

Они шептались до одиннадцати часов, пока дневальный не погасил огарок сальной свечи.

Несмотря на усталость, Сераковский спал плохо.

В шесть утра казарму поднял грохот барабанной побудки, которая давалась за час до призывного сигнала "К сбору!". Зыгмунт очнулся, с трудом открыл глаза и услышал добродушный голос Андрия, напевавшего в такт барабану: "Це тоби не дома, це тоби не дома, пидиймайсь, пидиймайсь..."

В Лычше крестьяне тоже говорили по-украински; Сераковскому на какое-то время представилось, что он дома, но грозный окрик унтера вернул его к действительности. Он быстро спрыгнул с жестких нар, решив про себя, что должен обязательно одеться первым.

Да, да, он теперь все должен делать лучше всех. Шагать! Равняться! Колоть! Стрелять! Только став образцовым "фрунтовиком", он добьется производства в офицеры, после чего можно будет либо уйти в отставку, либо поступить в Академию Генерального штаба, если он решит посвятить себя ратному ремеслу. Впервые о военном образовании он подумал, когда собрался перейти границу. В самом деле, чем он мог помочь галицийским повстанцам, поднявшимся против австрийского гнета? Тем, что очертя голову, первым бросился бы в атаку? Жизнью, которую он готов отдать за свободу Польши? Но ведь он даже не умеет держать в руках ружье! Разве не больше пользы он принесет родине, если будет не только сражаться сам, но и поведет за собой других?

- Па-а-тарапливайсь! - покрикивал расхаживавший по казарме унтер. Усем привести себя в хворменный вид як можно скорей и построиться в ранжирном порядку!

Для обитателей укрепления начался самый обыкновенный, ординарный день, точно такой, как месяц и год назад, и точно такой, какой будет через месяц и через год, - для Сераковского же все было внове. За час - с шести до семи - он должен успеть убрать постель, помыться солоноватой водой, начистить до блеска сапоги, сбрить щетину на бороде и нафабрить усы какой-то пахучей мазью, после чего "облачиться в бронь", иначе - надеть на себя и так пригнать по фигуре одежду, чтобы ни один начальник ни к чему не придрался. Большого умения тут не требовалось, и Сераковский все сделал довольно быстро, ощущая на себе испытующий взгляд того самого унтера Поташева, который вчера ударил солдата.

Каждому солдату полагалось сдать экзамен по ружейным приемам, которые, как велел заучить унтер, "имеют своей целью создать однообразие в действии огнестрельным оружием".

"Чего-чего, а однообразия тут хватает", - думал Сераковский, глядя, как Поташев показывает ему эти приемы.

- Де-елай рраз! - скомандовал сам себе унтер и быстрым движением рук поднял ружье кверху.

Сераковский повторил прием.

- Де-елай рраз!.. Де-елай рраз! - снова и снова командовал унтер, и Сераковский механически, как заведенный, выбрасывал кверху становившееся все тяжелее и тяжелее ружье. От однообразных изнурительных движений одеревенели мускулы, начало громко стучать в висках, лицо покрылось крупными каплями пота, а Поташев твердил в твердил "Де-елай рраз!" без малейшего отдыха, без паузы. Глаза унтера краснели, он все ожесточеннее выкрикивал свое каркающее "рраз!", немало удивляясь, почему этот молодой, неученый солдат еще не упал от изнеможения на землю и не попросил пощады.

Рядом стреляли, и пороховой дым ел глаза.

- За-аряжай!.. Це-ельсь!.. Пли! - осипшим голосом кричал фельдфебель Кучеренко.

Ружья были тяжелые, около двенадцати фунтов, и заряжались с дула. Сначала туда насыпали порох, потом опускали свинцовую пулю и проталкивали ее внутрь ударами шомпола.

- О-отделение, сми-ирно! Ра-авнение на середину!

- Ро-о-та, сми-и-рно! Равнение на середину! - послышались команды.

Из батальонного барака вышел угрюмый длинноногий капитан Земсков, тот самый, который вчера встретил Сераковского на причале, и, пока он медленно, с наигранной ленцой передвигался по плацу, все, кто был занят муштрой, не спускали глаз с ротного командира. Земсков в свою очередь смотрел на них, сначала как бы на всех сразу, пока его бегающий, бессмысленный после ночной пьянки взгляд не остановился на унтере Поташеве.

- Поташев, как стоишь? Убери брюхо! - рявкнул капитан.

Убрать брюхо унтер Поташев не мог, потому что оно у него было, как говорится, от господа бога. Пытаясь выполнить приказ, унтер даже покраснел от натуги.

- Разъелся, что боров, скотина! Ремня скоро не хватит!

Капитан Земсков вразвалочку подошел к Поташеву и вдруг ударил его кулаком под ложечку. Рука Поташева, отдававшая честь капитану, заметно дрогнула.

- Буду стараться, вашскродие! - выкрикнул унтер.

Но капитан уже перестал интересоваться Поташевым. Продолжая обход, он остановился перед огромным, нескладным Охрименко, с длинными крестьянскими руками, напряженно прижатыми к туловищу.

- Что за выправка, болван! - снова рявкнул ротный командир и равнодушно, будто это было чем-то само собой разумеющимся, хлестнул солдата ладонью по щеке.

"Как все это гнусно! - негодовал Сераковский. - Унтер-офицер ни за что бьет бессловесных солдат, капитан ни за что бьет унтера, который при этом из зверя превращается в овцу..."