Дол Заповедный

— А поп ваш где обитает?

— Отсюда, от меня — с полверсты по дороге — избу большую видел?

— Видел. Не изба — хоромы!

— Да. Хоромы. Андрей Выксун строил. Три года ворочал. Из леса вековые стволы возил. Все под одной крышей сделано — и жилье, и рига, и скотный двор. Два года назад дед Андрей помер. Теперь там его сын Василий хозяйничает. В избе комнат десять. В одной поп наш живет. И моленную там же устроили.

— Как же он у вас очутился?

— Говорю, без места оказался поп. От прихода его отставили, заподозрили в ереси. Будто он нестяжательские словеса говорил, что-де священникам, иереям богатство не к лицу, и жизни они должны быть простой, мирной. Правду про него говорили или нет — не знаю. А сам поп Иван — человек душевный.

— Исповедует тоже?

— Нет, Ворон. Исповедовать он, конечно, не исповедует. Боится. В нутро человеческое руками, говорит, лезть не хочу. Если кто сам по душе поговорить желает — это он может.

— По душе?

— Ну, да. Утешение если кому требуется, — Ждан Медведь прищурился. — А может, оно и тебе, Ворон, требуется?

— Не знаю. Может, и утешение. А может — разъяснение.

— Чего тебе разъяснять?

— Не знаю. Как шли сюда, задумываться я начал. Зачем идем? А дальше и того больше: зачем живем?

— Во как!

— Да. Ты вот, Ждан Медведь, знаешь, зачем живешь!

— Знаю, — быстро ответил тот, — знаю. Чтоб Лебедушке моей хорошо было и чтоб хозяюшке моей Евдокии тоже. Для того живу. Их счастье — мое счастье.

— А больше ничего?

Ждан Медведь молча отхлебнул душистого отвара.

— Молчишь? — сказал Ворон. — Молчи, молчи. Да не отмолчишься. Как один проходящий говорил: настанет час — и каждому, кто по белу свету странствует, сказать придется — тебе, телу, в земле лежать, а тебе, душе, на ответ идти.

— На ответ идти боишься?

— Не то, что боюсь. А так — скушно. От безвестности. Хоть бы знать. Потому и разъяснения взыскую. В тоске. Ты вот, Ждан Медведь, в господа веруешь?

— Хочу веровать.

— А ведь я знаю, Медведюшко, почему ты веровать хочешь.

— Ну, почему?

— Игрушкой ты в лапах у сатаны быть не хочешь. Потому тебе и хочется в господа верить. Хочется верить, что жизнь твоя, душа твоя кому-то нужны, кому-то дороги. И страшно тебе, если не нужны никому. Как пузыри на воде — лопнули и пропали.

— Может, и так. Это хорошо — если нужны.

— И еще тебе, Медведюшко, страшно вспомнить, что ты видел и слышал в жизни сей — стон человеческий и крик, и изнурение, и голод, и боль. И исполнилась той боли душа твоя, и возжаждала, и отрясла прах, и бежала в дебри. Да. Бежать-то бежала, а забыть-то не может. Вот потому тебе и смутно, и печально, и страшно.

— Славно ты, Ворон, говоришь. Прямо, как поп наш Иван. Да одно только ты пропустил.

— Чего это я пропустил?

— А то. Боль эту, и тоску человек одним только задавить может.

— Чем?

— Работой. Землю пахать. В ту землю зерно бросать, хлеб растить. Лес валить, избы строить. Жизнь устраивать, себе и другим украшать.

— А надолго ли?

— Навсегда.

— Шутить ты любишь, Медведюшко. Хотелось бы, конечно, навсегда. А на деле — покуда сюда царские доглядчики не придут. А они все ж когда-нибудь придут. Тогда вся краса эта дымом пойдет, а народушко еще дале побежит.

— Хочешь ты, значит, сказать, Ворон, что везде сатана правит. А где ж господь пребывает? И почему он врагу рода человеческого такое попущение дает?

— Не знаю.

— А есть такие, что знают.

— Скажи, Медведюшко, скажи, пожалуй меня, кто знает? Кто эту великую тайну ведает?

— Далеко отсюда жил в давние времена возле земли греческой, человек святой жизни — поп Богомил. Тот поп Богомил написал Тайную книгу. В ней все сказано. Сказано, что был в предвечные времена у господа еще один сын, старший. А Иисус — младший. А старший сын — имя ему было Сатанаил — по правую руку от отца сидел, тот же образ имел, ту же одежду носил, и в доме бога нашего правил. Но возгордился и восстал. И стал сеять в мире зло, и боль, и страдание, и ненависть. И он же, Сатанаил, соблазнил Еву и был ее первым мужем до Адама, и от него пошли по земле носители тьмы, злобы, стяжания и смерти. И все это разлилось неискоренимо. Тогда по воле отца Иисус сковал Сатанаила, отнял у него конец имени — ил — что одним ангелам прилично, и бросил Сатану в бездну. Но даже в бездне пребывая, царит Сатана в мире рассеянным злом. И ждет срока.

— Какого?

— Чтоб выйти ему из бездны и еще раз пойти войной на господа со всем своим сатанинским воинством. И будет то последняя битва тьмы и света, и свет восторжествует. А Сатана будет уничтожен. Навсегда.

— Хорошо бы — навсегда. А что ж человек?

— А человек к тому сроку должен быть готов, за Иисусом идти, в битве святой ему помогать, за добро стоять и все свои силы положить…

— Хорошо поп Богомил учил, царство ему небесное. Но ты мне, Медведюшко, лучше скажи прямо: деньги у вас тут в Долу есть?

— А на что они в Долу, деньги, сатанинское порождение, человеков пагуба? У нас тут деньгами ничего не купишь. Только трудом все добывается. Деньги, бывает, конечно, нужны, если в мир ходить приходится.

— А откуда ж они у вас берутся?