Доктор философии в провинции

- И я туда их сопровождаю. Я Федервайса тоже знаю; знаю и уважаю... честное слово!..

- А вечером мы все будем у Пастернаковских... - хотел докончить врач.

- И я, и я... буду у Пастерна... ковских, непременно... К этому семейству чувство дружбы у меня неизменно, - перебил поэт, искоса взглянув на собравшихся, чтобы увидеть, какое впечатление производят его несравненные экспромты.

Но собравшиеся, вероятно вследствие соседства с гостиницей, один из номеров которой занимали знаменитые философы, не замечали, казалось, красот внезапно прорывавшихся стихов и ничуть не удивлялись необыкновенному искусству незаурядного сочинителя.

- Сейчас вы, вероятно, идете к ним? - спросил кто-то из толпы.

- Конечно, конечно! - с наслаждением ответил Дрындульский, рассматривая свои нарядные лакированные ботинки. - Каждая минута в обществе таких людей, как эти, может считаться одной из счастливейших на свете!..

- Дорогой Дрындульчик, - зашушукал на уха поэту некий Корнелий Кларнетинский, младший из двенадцати Кларнетинских, с незапамятных времен занимавших низкие должности в уезде, - дорогой Дрындульчик, познакомь и меня с этими господами...

- Ты хочешь сказать - с доктором философии и его братом? - с достоинством поправил его Дрындульчик, прищуривая глаза. - Хорошо, подумаем об этом!

- Кайцек, милый, - прошептал кто-то другой, легонько потягивая поэта за рукав, - мне бы хотелось познакомиться с этими субъектами.

- Ты говоришь о докторе философии и его брате? - спросил пан Каэтан, выпятив нижнюю губу. - Не ручаюсь, но... попытаюсь.

- Коцек! Кайцек! Доктор! Дрындульчик! Надеюсь на вас! Привет философам! - кричали местные интеллигенты.

- Попытаемся! Посмотрим! Постараемся! - отвечал всем элегантный Дрындульчик, по адресу которого кто-то из его недругов сказал, что он похож на осла, навьюченного мешком с бриллиантами.

Минуту спустя Коцек с неразлучным поэтом (конечно, с левой стороны) вошел в подъезд и скрылся на лестнице, а толпа, вздыхая или посвистывая, смотря по настроению, разбрелась в разные стороны.

* * *

В первом этаже керосиновая лампа (привязанная к перилам, во избежание последствий местного позитивизма), во втором легроиновый кенкет и в третьем две стеариновые свечи заливали потоками света дорогу к квартире господ Пастернаковских, известных своими семейными добродетелями.

По этой дороге то постукивали изящные ботинки молодых людей из породы увивающихся, то проносились с пронизывающим до мозга костей шелестом развевающиеся платья барышень, то, наконец, величественной и вместе с тем суровой поступью двигались солидные маменьки и тетушки.

Каждую партию этого груза, предназначенного для чаепития, жеманной болтовни, сидения на диванах или закручивания усиков и ухаживания за дамами, встречал с изысканной вежливостью на первой ступеньке первого этажа гостеприимный хозяин, расточая любезности и одновременно проверяя, не украдена ли лампа, не лопнуло ли в кенкете стекло и горят ли стеариновые свечи соответственно правилам экономии. Обняв и расцеловав гостей, а заодно приведя в порядок осветительные приборы, улыбающийся хозяин на минуту забегал в кухню, называл цифру, имеющую некоторое отношение к числу гостей, и поторапливал молодую, плотненькую кухарочку методом, не имеющим никакого отношения ни к освещению, ни к числу гостей, ни к бессознательному.

К восьми часам гостиная радушного семейства Пастернаковских была уже так переполнена, что многим оставалось лишь подпирать печку и стены или расхаживать, спотыкаясь на дорогом ковре; с тоской поглядывали они на диваны, качалки и кресла, словно лелея недостойную культурных людей мысль примоститься на коленях у почтенных матрон. Температура подскочила с двенадцати градусов по Реомюру до двадцати. Молодые прелестные девицы, взявшись под руки, прижимались друг к дружке и перешептывались с таким видом, как будто все они поверяли своим приятельницам самые сокровенные сердечные тайны. Почтенные мамаши и покровительницы как бы невзначай посматривали на наряды своих дочек и воспитанниц или старались убедить друг друга, что в нынешние времена скромная, хорошо воспитанная барышня не сделает карьеры замужеством. Наконец, молодые люди, тихонько позевывая, обдумывали остроты, которыми можно было бы блеснуть в обществе, или разглядывали свои костюмы, обращая особое, хотя и не исключительное, внимание на пуговицы.

Вдруг... наступила тишина: на лестнице послышались шаги стройной горничной и возглас: "Идут!.. Идут!.."

- Маня! Сейчас будет чай, - крикнул из другой комнаты самый младший Пастернаковский самой младшей Пастернаковской.

После этих слов стало еще тише, и тогда послышался сначала многозначительный топот нескольких пар ног, потом волнующий скрип двери, потом нервирующее шарканье вытираемых о циновку башмаков, а потом...

- Пан (как, бишь, его?..) Клинович, доктор философии! Член многих ученых обществ! Сотрудник многих журналов! Автор многих трудов!.. провозгласил хозяин голосом, свидетельствующим о том, как высоко он ценит оказанную ему честь.