Доктор Джекил и мистер Холмс

Что касается Джорджа Коллинза, мне суждено было вновь услышать о нем скорее, нежели оба мы предполагали. Два дня спустя после нашей встречи я прочел в газете о смерти известного криминального авторитета, расстрелянного вместе с двумя телохранителями тем утром в аэропорту Детройт Метрополитан. Его разыскивало большое жюри – коллегия присяжных, занимавшаяся расследованием загадочного исчезновения знаменитого профсоюзного лидера, и предполагалось, что его заставили замолчать его же дружки-гангстеры. При нем обнаружили билет в Мексику и приличную сумму в специальном поясе для хранения денег. В газете опубликовали фотографию потерпевшего, сделанную два года назад, когда его судили за уклонение от уплаты подоходного налога; на ней мой гость был запечатлен в наручниках, между двумя полицейскими, выглядевшими на его фоне весьма бледно. Хотя имя под фотографией значилось другое, ошибиться было невозможно: та же самая неприятная белоснежная улыбка. Вот разве только очков на этот раз не хватало.

Каковы бы ни были грехи этого человека и сколь бы низменными ни были его мотивы, настоящая книга целиком обязана своим существованием Джорджу Коллинзу, благодаря чему место среди величайших в истории покровителей литературы ему обеспечено. Посему я, рискнув вызвать неодобрение властей, посвящаю данное предисловие его памяти.

Лорен Эстелман

Декстер, штат Мичиган

15 декабря 1978 г.

Предисловие

На мой взгляд, было бы вполне логично предположить – сейчас, когда мир рушится прямо у нас на глазах, – что интерес к человеку, деятельность которого, за редким исключением, была полностью посвящена искоренению пороков внутри страны, в свете угрозы извне естественным образом пойдет на убыль. На деле, однако, все оказалось совершенно иначе. Вот уже долгое время издатели изводят меня просьбами снова заглянуть в тот обшарпанный дипкурьерский жестяной чемоданчик, в который я давным-давно припрятал свои последние записки, повествующие о необычайных загадках, что занимали таланты мистера Шерлока Холмса, и предъявить их страждущей публике. И долгое время я упорно отнекивался – вовсе не из-за нежелания со своей стороны, но из уважения к просьбе моего друга, который, полностью отойдя от дел, неоднократно запрещал мне предпринимать какие-либо действия по расширению его известности, ставшей в последнее время весьма обременительной. Потому читатель может представить, что я почувствовал, когда на прошлой неделе, находясь у себя дома в Кенсингтоне, ответил на телефонный звонок и узнал голос Шерлока Холмса:

– Доброе утро, Уотсон. Надеюсь, вы в добром здравии?

– Холмс!

– Интересно, чей звонок вы ожидали с таким нетерпением, или же это из раздела «совершенно секретно»?

Мое удивление, вызванное тем, что человек, главным средством связи для которого до сих пор оставался телеграф, вышел на связь подобным образом, после этого неожиданного и точного наблюдения выросло еще больше.

– Но как вы догадались, что я ожидаю телефонного звонка? – недоверчиво поинтересовался я.

– Элементарно, Уотсон. Вы ответили по этому проклятому устройству прежде, чем смолк первый звонок.

– Потрясающе! Но что привело вас в Лондон? Я думал, что вы обосновались в Саут-Даунсе, на этот раз навсегда.

– Подыскиваю специалиста по лечению ревматизма. Боюсь, те два года, что я выслеживал фон Борка[3], не пошли мне на пользу. Скажите, Уотсон, у вас еще сохранились заметки о том деле в Сохо, с которым мы столкнулись в восемьдесят четвертом?

Подобная смена темы застала меня врасплох.

– Конечно, сохранились, – ответил я.

– Чудесно. Полагаю, ваши читатели заинтересуются полным отчетом. И, пожалуйста, обращайтесь помягче со Стивенсоном.

– Но насколько правомерно с юридической точки зрения…

– Полагаю, прошло столько времени, что все это уже неактуально. Сейчас у Уайтхолла есть дела поважнее, нежели стрельба тридцатилетней давности, в особенности в целях самообороны.

Затем Холмс перевел разговор на ход войны, согласившись со мной, что вступление в конфликт Америки окажется роковым для гансов, и уже менее чем через три минуты повесил трубку.

Поскольку я никогда не претендовал на какие-либо таланты в области расследований, то даже и пытаться не буду постигнуть мотивы, побудившие моего друга извлечь на свет божий записи о давно уж позабытых событиях, которые покажутся весьма незначительными по сравнению с той кровавой бойней, что творится нынче в Европе. Я неоднократно просил у Холмса разрешения предать гласности факты по этому делу, но всякий раз неизменно получал отказ. Почему же сейчас он вдруг передумал? В любом случае судьба сделала мне подарок, и я совершенно не склонен смотреть в зубы дареному коню, как выражаются янки. А посему поспешу свериться со своей записной книжкой за 1883–1885 годы и изложу события в порядке их следования. Что же касается умонастроений своего друга, то этим я займусь как-нибудь в другой раз.