Доктор Данилов в ковидной больнице

Перед тем, как уйти из зала в кабинет, Данилов внес Ольгу в «особый список» на сестринском посту. Так назывался перечень пациентов, требовавших к себе повышенного внимания. Медсестры же не участвуют во врачебных обходах и не знают разных нюансов, а им тоже надо понимать, что к чему. Раньше ведь все было проще и понятнее. Кто с трубкой в трахее — тот самый тяжелый, а кто в сознании — тот не очень. Коронавирус же спутал все карты и представления. Про себя Данилов называл коронавирусные пневмонии «удивительными», потому что они удивляли на каждом шагу.

Ольга попала в «особый список» не по знакомству, а совершенно заслуженно — по тяжести своего состояния. Томографическая картина была на «троечку», то есть показывала пневмонию третьей степени тяжести, то есть среднетяжелую. Но с учетом того, что сегодня состояние резко ухудшилось, среднетяжелая пневмония могла запросто перейти в тяжелую.

«Пусть у нее все будет хорошо, вот пусть у нее все будет хорошо, пусть у нее все будет хорошо…» твердил про себя Данилов. Теперь он хорошо понимал состояние людей, которые в ответственный момент дают какие-то обеты. Сам бы тоже дал — только вот что обещать или от чего отказываться? Был бы взяточником, пообещал бы взяток не брать, а если бы кого-то несправедливо обидел, то попросил бы прощения. Самому кого-то простить? Так он, вроде бы и не злопамятный. И не потому, что гуманист, а психического здоровья ради — если все плохое помнить, да постоянно внутренне переживать заново, то недолго и с ума сойти.

Видимо что-то такое было написано на лице, потому что доктор Пак, подсевшая к Данилову в столовой, вместо того, чтобы нести обычную свою пургу, вдруг озабоченно поинтересовалась:

— Владимир Александрович, у вас все в порядке? Вы не заболели? На вас лица нет.

— Да вроде бы лицо на месте, — ответил Данилов, касаясь скулы указательным и безымянным пальцами.

— Не такой вы, как всегда, — сказала Пак, но больше с расспросами не приставала.

На следующие сутки Ольге стало лучше. Она периодически переворачивалась с живота на спину. Попыталась, было, снять маску при появлении Данилова, чтобы пообщаться с ним, но Данилов эту попытку решительно пресек.

— Хорошего понемножку, — сказал он. — Не балуй.

Ольга покачала головой — не буду, мол и громко вздохнула.

— Что-то беспокоит? — спросил Данилов и начал перечислять. — Дышать трудно? Голова кружится? Болит? Сердце? С животом что-то?

Ольга всякий раз отрицательно качала головой, а потом сделала ею круговое движение.

— Обстановочка не ахти какая, — согласился Данилов. — Но что поделать — реанимация. Отдохнешь в отделении, я передам тебя в хорошие руки и буду навещать.

Он уже решил, что переведет Ольгу в третье отделение, которым заведовала доктор Воробьева. В восемьдесят восьмой больнице ее прозвали «доктором Хаусом», однако прозвище это подходило Воробьевой только наполовину. Подобно Грегори нашему Хаусу, она считалась лучшим диагностом больницы, но при том была приятным в общении человеком, а не отмороженной социопаткой.

Ольга снова покачала головой, давая понять, что она имела в виду не обстановку. Посмотрела выразительно на Данилова, провела ладонью по своей груди, а потом ткнула в него указательным пальцем. «Мне неприятно лежать здесь в таком виде перед тобой», перевел Данилов.

— Какие глупости! — мягко сказал он. — И вообще это хорошо, что ты попала к нам, а ни куда-то еще. У нас отделение хорошее, мы тебя вытянем, не сомневайся.

Ольга улыбнулась и кивнула — верю.

На третий день ей стало еще лучше. Сатурация поднялась до девяноста процентов, лицо посвежело, кашляла меньше, появился аппетит. Назавтра Данилов назначил контрольную томографию. Он уже уяснил, что при лечении коронавирусных пневмоний нужно в первую очередь ориентироваться на то, что показывает томография, а не на общее впечатление от пациента.

Просвечивание легких показало отсутствие динамики, что можно было трактовать двояко. Оптимист сказал бы: «хорошо, что среднетяжелый процесс не перешел в тяжелый». Пессимист сказал бы: «плохо, что нет обратного развития». Данилов, как врач, был скорее пессимистом, но сейчас порадовался — хорошо, что нет ухудшения, тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Ольга чувствовала себя настолько хорошо, что захотела поговорить по телефону с подругой, тоже работавшей врачом в Склифе. Вообще-то в реанимационном отделении пациентам не полагается давать телефоны, но Данилов смотрел на этот запрет сквозь пальцы. Одно дело, если пациент часами болтает по телефону, и совсем другое, если он коротко переговорит с кем-то из близких. От таких разговоров и у пациентов настроение повышается, и близкие успокаиваются, меньше названивают в ординаторскую.

Одежда и обувь пациентов хранились на складе приемного отделения, который назывался «гардеробом», а ценные вещи, деньги и документы — в сейфах отделенческих старших сестер. Гайнулина всякий раз при выдаче телефонов ворчала, что доктора слишком уж балуют пациентов. Досталось и Данилову.