Доклад Генпрокурору

Да, в Генеральной прокуратуре страны рассуждения на такие темы можно вести свободно. Знал об этом даже Варанов.

– Подождите... – Кряжин наморщил лоб, словно вспоминал о чем-то, потом потряс ладонью в воздухе и с трудом выдавил:

– Молочный завод... Подождите... Речь о «Молочном водопаде»?

– Я же говорил, – удивился Иннокентий, глубоко затягиваясь и щуря левый глаз. – Да, ОАО «Молочный водопад». Я подрабатывал там грузчиком, пока не уволили.

– Вспомнил! – Кряжин хлопнул рукой по столу. – Сергей Сергеевич Градницкий! В прошлом году мы проводили там проверку, и этот милейший директор завода показывал нам новые образцы йогуртов. Вы в седьмом цехе работали, Варанов? Кефир ведь только там изготавливают, верно? Точно, я вспомнил: Сергей Сергеевич... Хороший был человек. Полгода назад умер, жаль, право. Месяц до окончания следствия не досидел.

Варанов молча курил и разглядывал полоску серого плинтуса кряжинского кабинета.

– Вы помните Градницкого, Варанов?

Не помнить Иннокентий Игнатьевич не мог. Не знать фамилию человека, который являлся руководителем предприятия, невозможно. Но и знать Варанов также не имел возможности, так как понятия не имел, кто такой Градницкий. В общем, сложная ситуация. Приходилось лишь выпускать дым и разглядывать плинтус. Дорогой, пластиковый, не менее пятидесяти рублей за погонный метр...

– Вы ведь на допросе, Варанов, – напомнил Иван Дмитриевич. – Вопрос прозвучал.

– Вы хотите узнать, не лгал ли я вам, сообщая о том, что работал на «Молочном водопаде»? – у Варанова дрогнула бровь, и он потянулся к пепельнице. – Я лгал. Но не знал, что это имеет какое-то отношение к делу. Нет в Новосибирске никакого «Молочного водопада». А потому, как я догадываюсь, нет и никакого Градницкого. Я изучал филологию, Иван Дмитриевич, а, значит, и философию, и логику. Я солгал, и вы поставили меня перед неудобной дилеммой. Скажи я, что Градницкого знаю, вы тут же убедитесь, что я темню. Но, если в Новосибирске есть «Молочный водопад» и руководит им на самом деле некто Градницкий, то мой ответ «не знаю» опять поставил бы меня в тупик перед вами. Я солгал, Иван Дмитриевич, но вы-то поступили не лучше, верно? Ведь вы точно знаете, что никто вас по заводу не водил и йогуртом не кормил, верно? А потому у вас нет морального права обвинять меня во лжи.

– Между нами есть небольшое различие, Варанов, – возразил Кряжин. – Меня не подозревают в убийстве депутата Государственной думы. А вам не приказали это убийство расследовать.

– И меня не подозревают, – воскликнул Варанов. – Меня подозревают в убийстве какого-то Маресьева, торговца чем-то, а чем я не знаю и знать не хочу!

– Вынужден вас разочаровать. Или обрадовать, помня о том, что в прошлом вы – учитель. Убит именно депутат. И именно – Государственной думы. Но в данном контексте вопрос о том, кто жертва, не принципиален. Убит человек. Хороший он или плохой – вопрос вторичен. Он убит, и это главное. И в причинении ему смерти подозреваетесь именно вы, Варанов.

На лице Иннокентия Игнатьевича появилась такая мука, что Кряжин отвернулся к окну и стал представлять, как шуршит пленка. Слышно ее не было, но следователь точно знал – шуршит. Ибо все, что двигается, обязательно шуршит и оставляет следы от этого на себе и на предметах. То, что останется на головке пишущего устройства, его не интересовало. Важно, что останется на пленке, которую после окончания разговора Кряжин будет прослушивать десятки раз. С человеком, после того как он наговаривает информацию, происходит масса событий: ссора в камере, неудобоваримые процессы в организме после ужина жидкой баландой, муки от неизвестности и прочее, что заставляет его забывать о тонких отличиях того, что он говорил сегодня, и что о том же самом будет наговаривать завтра.

Варанов сказал: «В ту ночь я спал в своем доме под номером шестнадцать по второму Резниковскому переулку и проснулся только в половине восьмого, когда встать с матраса меня заставило похмелье».

А завтра, к примеру, Кряжин обязательно поедет в Резниковский переулок, и выяснит, что в этом почти нежилом квартале рядом с шестнадцатым домом ломали дом четырнадцатый, и спать в доме шестнадцатом при данных обстоятельствах не представлялось никакой возможности. Даже пьяному, ибо с вечера по ветхому жилью ходили сотрудники градоуправления с участковыми и из соседних домов выкидывали всех прочь.

Тонкий момент и легко забывается. Особенно, когда говорится не о значимых событиях, а о подготовке ко сну, сне и пробуждении. Факты, оспорить которые трудно, да и незачем. Об этом моменте забудет не только Варанов, но и Кряжин. Однако утром Иван Дмитриевич обязательно вспомнит, потому что прослушает пленку. А Варанову такой возможности не представится. Если же дом, к примеру, действительно, крушили и участковые на самом деле устраивали в квартале шмон, то выяснится главное. В ночь с двенадцатого на тринадцатое июня, когда был убит депутат Оресьев, Варанов не спал, как максимум. Как минимум – спал, но не в том месте, на которое указывает сейчас.