Доченька. Возвращение

— Ну, что я говорила? Надо тебе поскорее очистить двор от бурьяна, мой мальчик! Во времена твоего деда Жака тут пырей не рос, а крапива — тем более!

— Конечно очищу, ба! Ну, осталось всего пару шагов! — подбадривал ее Поль.

Из дома вышла Лора в широком голубом фартуке. Волосы она убрала под платок. Маленькую Люси она оставила у своих родителей, которые жили на выезде из поселка, в полукилометре от «Бори».

— Всем здравствуйте! — звонко воскликнула она и улыбнулась. — Я успела подмести в доме к вашему приходу!

Мари не могла не заметить, какой довольной выглядит невестка.

— Здравствуй, Лора! Нечасто тебя увидишь такой веселой! — сказала она шутливым тоном. — Во всем виноват свежий деревенский воздух, готова поспорить!

— Конечно! — отозвалась невестка. — Сказать правду, я так счастлива! Нам с Полем здесь будет хорошо! Лизон, а где твои малыши?

— Я оставила их с Луизой. У моей свекрови настоящий талант — с ней они всегда послушны, как овечки! И там, наверху, сейчас прохладнее…

Услышав это «там, наверху», Мари улыбнулась. Обе молодые женщины вошли в дом следом за Полем, а бывшая сирота из «Волчьего Леса» обернулась и посмотрела на вершину холма, где виднелся большой особняк в обрамлении зелени парка — «Бори». У одной из стен дома высилась огромная ель.

Мари долго любовалась домом, потом, сжав руку Адриана, сказала:

— Странно, но, когда мне было тринадцать, я говорила так же, как и Лизон сейчас. Я жила у Нанетт, но по двадцать раз на день смотрела на «Бори», стоящий «там, наверху». Больше всего мне нравилось, когда в доме загорались окна. Как я мечтала попасть в этот прекрасный дом, который, как мне представлялось, был наполнен тысячей чудес! Однажды мое желание исполнилось. Я попала туда, но в качестве служанки. И стала жалеть о жизни «внизу», на ферме. Я так скучала по Нанетт, по Пьеру! Ах, прости меня, но это все в прошлом… Тогда я любила его как брата. Он был так добр ко мне!

Адриан прошептал растроганно:

— Не надо извиняться, дорогая! Пьер — твоя первая любовь, и ты никогда не сможешь забыть его, тем более что он — отец твоих детей. Лизон и Поль хорошо его помнят. Ты только посмотри на Поля! Я уверен, его тяга к земле родом из детства, он видел, с какой любовью трудился его отец. Но давай все же переменим тему, дорогая. Не хочу видеть тебя грустной! У нас ведь небольшие каникулы, верно? И когда я вижу тебя в легком платье на фоне голубого неба, мне хочется схватить тебя за руку и увести в лес, где кроме нас никого не будет…

С этими словами Адриан отпустил руку Мари и обнял ее. Губы его замерли в ложбинке на шее жены, руки сжали ее талию, потом скользнули чуть ниже… Дыхание Мари участилось. Закрыв глаза, она наслаждалась тем, что желанна, но… в доме ее ждал сын и мог появиться на пороге в любую минуту. Она со вздохом высвободилась из объятий Адриана. Щеки ее порозовели, глаза сияли. Она схватила мужа за руку и повлекла за собой.

— Жаль, что у нас нет времени! — шепнула она ему на ухо. — Идем скорее в дом! Лора, наверное, недоумевает, где мы, а Поль может подумать, что я боюсь запачкаться!

Сложив руки на животе, взволнованная Нанетт со слезами на глазах осматривала жилище, некогда служившее ей домом.

— Боже мой, двадцать лет прошло, как я уехала отсюда! Quau malur![10] На стенах паутина, везде сырость!

Поль кивнул. Он тоже недоумевал, почему после отъезда Жака и Нанетт никто не захотел взять ферму в аренду. От земляного пола кое-где исходил неприятный запах, и это свидетельствовало о том, что в дом захаживали дикие животные.

Мари сморщила нос и указала на окно:

— Стекол в рамах давно нет, так что животные забирались в дом через окно. Нужно будет положить на пол плитку. Господи, сколько предстоит сделать, прежде чем в этом доме можно будет жить!

— А обстановка? Куда делась обстановка? — снова запричитала Нанетт. — В этом углу стояла наша кровать. А тут, у стены, — сундук. Я увезла с собой наши настенные часы, но мебель… Мебель мне пришлось оставить, хотя у меня сердце кровью обливалось. Помнишь, Мари, как ты садилась на ларь, что стоял в том углу…

— Наверное, Макарий раздал все, бабушка, — предположила Лизон.

— О, этот мерзавец мог, конечно! Вышвырнул нас из собственного дома…

Старушка, качая головой, подошла к печке. Ее деревянный колпак потемнел от многолетней службы.

— Вот несчастье на мою голову! А ведь здесь мы спали с моим Жаком. А здесь ели суп за нашим столом! А потом садились поближе к печке и разговаривали… Это были хорошие времена, что ни говори! А мои малыши, те, что спят на кладбище, они все родились в этом доме. Бедненькие! Как я за ними плакала! Но счастье, что у меня остался мой Пьер! Он оказался крепким мальчишкой.

Последние несколько лет Нанетт не вспоминала о своих детях, умерших у нее на руках. Одну из дочерей она назвала Элиза… В память о ней Мари дала это имя своей старшей дочери, которую в семье называли не иначе как Лизон.

Сочувствуя Нанетт, Мари подошла к ней, поцеловала и сказала ласково:

— Нан, милая, тебе не следовало приезжать!

— Как это? Я очень хотела приехать! Чтобы порадовать моего Поля!