Дочь священника

Дороти смотрела на класс. Сами ученицы страха не вызывали — она привыкла к постоянной возне с детьми, но вдруг настиг приступ отчаянного малодушия. Ужаснуло ощущение (какой учитель его не испытывал?), что она самозванка. До сего момента как-то в общих чертах, а теперь вполне конкретно, Дороти поняла, что совершенно жульническим образом взялась работать педагогом без всяких прав и оснований. Сейчас ей, например, нужно было вести урок истории, но, как и большинство людей «с образованием», она историю практически не знала. «Кошмар! — думала Дороти. — Окажется, что ученицы знают предмет лучше меня!». Осторожно пробуя почву, она спросила:

— Какой эпохой вы занимались в последнее время с мисс Стронг?

Никто не отвечал. Дороти видела, как старшие воспитанницы переглянулись, будто совещаясь, безопасно ли открывать рот, и сообща пришли к решению не связываться.

— Хорошо, где вы приблизительно остановились? — перестроила Дороти вопрос, подумав о, вероятно, слишком сложном для них слове «эпоха».

Вновь безмолвие.

— Как, неужели вы совсем ничего не помните? Назовите хотя бы имена людей, упоминавшихся на последнем уроке.

Повторный быстрый обмен взглядами, и очень неприметная, одетая во все коричневое, с туго закрученными косичками малышка из первого ряда туманно сообщила:

— Про древних бриттов.

Набравшись храбрости, одновременно решились заговорить еще две девочки. Одна произнесла: «Колумб», другая — «Наполеон».

На душе у Дороти посветлело. Вместо широкой и устыдившей бы ее осведомленности, класс успокоил явным абсолютным неведением. Открытие развеяло боязнь публичного провала. Дороти догадалась: в преддверии собственных попыток чему-нибудь их научить, необходимо выяснить, что (если было это «что») детям уже известно. И тогда, не придерживаясь расписания, Дороти начала опрашивать класс последовательно по каждому предмету. Кончив с историей (на измерение объема всех исторических познаний хватило пяти минут), она провела ту же ревизию с географией, грамматикой, французским, арифметикой. К полудню Дороти разведала, хотя конечно же не до конца, зияющие бездны их невежества.

Они не знали ничего, буквально ничего-ничего, как положившие в основу лепет младенцев мэтры дадаизма. Пугало однако, что у детей разум мог столь же полно бездействовать. Только две девочки были в курсе того, что все-таки земля вращается вокруг солнца, а не наоборот, и ни одна не представляла, кто правил Британией перед ныне здравствующим Георгом IV, или кто написал «Гамлета», или что означает среднее арифметическое, или какой океан отделяет Англию от Америки. Причем рослые девушки лет пятнадцати превосходили малышек лишь в том, пожалуй, что читали уже не по слогам и научились красиво писать. Единственный успех почти всех старших школьниц — четкий кудрявый почерк. Об этом миссис Криви позаботилась. Конечно, в безбрежном море их незнания торчали редкие крохотные островки каких-то сведений: куски учившихся наизусть «поэтических отрывков» или набор французских фраз вроде passez-moi le beurre, s'il vous plaît; le fils du jardinier a perdu son chapeau[40], затверженных с осмысленностью попугая, талдычащего «кока-красавчик». Чуть лучше, чем по остальным предметам, дело обстояло с арифметикой. Почти весь класс умел и складывать и вычитать, половина класса довольно верно представляла умножение, нашлись даже три умницы, которые пробились к делению столбиком. Но это уже предел, а за ним во всех направлениях полнейший мрак.

К тому же, не приученные к вопросам ученицы так пугались, когда их спрашивали, что вообще непросто было вытянуть слово. Все застрявшее в памяти долбилось механически, просьбы подумать вызывали лишь оцепенение и мутный взгляд. Однако неприязни они не проявляли — очевидно, решили быть «хорошими» (дети всегда «хорошие» перед новым учителем), а Дороти упорствовала, и потихоньку тупость девочек, по крайней мере внешне, несколько просветлела. Из их ответов составился довольно ясный контур преподавательской системы мисс Стронг.

Хотя в программе значились все обычные предметы, всерьез учили лишь чистописанию и арифметике. Миссис Криви особенно ценила каллиграфию. Огромную часть времени — пару часов каждый день непременно — корпели над так называемыми «образцами». Прилежно переписывали отмеченные в хрестоматии или начертанные мисс Стронг на доске образцы всякой слащавой мути. В тетрадках старших девочек многократно повторялась, например, «Весна»: «День, когда легкокрылый ветерок повеял над полями, когда радостно зазвенели птичьи трели и нежные бутоны первых подснежников, ликуя…». Специальные тетради прописей регулярно демонстрировались дома, приводя папаш и мамаш в безмерное, как и ожидалось, восхищение.