Дочь солдата

— Будто не знаешь! Петр Петрович пороги обивал и все без результата, а Николаю Ивановичу стоило в райкоме слово замолвить по партийной линии и — готово: получайте передовую технику. Кружок с осени работает. Без трактора-то были, как без рук.

После занятий Верка осталась в школе. Вроде затем, чтобы кормить Разбегая и свиристелей…

Сарай был не заперт, пробрались в него.

Инвалид на гусеничном ходу не произвел на Верку впечатления.

— Много ты соображаешь! — сердился Веня. — Что из того, что получше тракторы есть? Само собой, есть. Так ведь этот наш!

Веня упивался запахом масла, керосина, холодного металла. Трактор… Прокатиться на нем, трясясь рядом с трактористом, напустив на себя равнодушие, — мечта для деревенского мальчишки. Да по главной улице деревни, да пугая кур, дремлющих в пыли, да с громом, с гулом, от которого позванивают стекла в рамах изб, екают, разрываются от зависти сердца мальчишек, глотающих сзади пыль, чихающих от чада! Они рады лишь дотронуться до громыхающего чуда, толпятся сзади, семенят и поддергивают штаны.

О, Вене, известно, счастье! Он таскал трактористам знаменитый дедов самосад — тот самый, что до пяток прошибает с первой затяжки; он пулей летал по их поручениям в деревенскую лавку. И удостаивался чести подержать гаечный ключ, когда трактористы ремонтировали машину; сливал им на черные замасленные руки воду, когда они умывались, эти счастливые люди.

Трактор — он всегда хорош, машина-труженик!

Хорош он в погожий денек весны в полях, прокладывающий первую борозду. Его рокот победно гремит среди звона жаворонков, гомона грачей, торопливо прыгающих по свежим отвалам земли!

Он хорош в спелых хлебах, когда влечет за собой жатки, взмахивающие синими или красными крыльями. Тонкий золотой аромат смешивается с керосиновой гарью, и кланяются поясно щетинистые колосья, и покорно ложатся хлеба под острые ножи!..

А трактор на току! Льется, пощелкивает шкив; сотрясается молотилка, гремит решетками. Рычит барабан, жадно выхватывает из рук подавальщиков тяжелые снопы, постреливает зернами. Вороха хлеба… Вороха соломы… Людская сутолока… И в стороне — трактор. Нацелил огненный глаз прожектора, мерно гудит. И льется нескончаемой лентой шкив, и храпят кони, отвозя к стогам солому.

— Заживем! — Веня сбил шапку лихо на затылок.

Он облазил с Веркой весь трактор — от гусениц до кабины и заявил, что сумеет завести трактор хоть сейчас.

— Раз плюнуть! С пол-оборота заведу…

— Неужели? — притворялась Верка.

— Спрашиваешь! Масло есть… так. Подкачаем… так! — деловито суетился Веня. — Вот эту ручку на себя… так! Это колесо крутануть… Ничего особенного, если голова на плечах есть!

Крутануть колесо надо было с помощью веревки. Веревка была заранее припасена.

Как бы то ни было, мотор запустили с пол-оборота. Как бы то ни было, Верка оказалась на сидении тракториста. Конечно, нечаянно.

О-о! — взвизгнула Верка сама не своя. Трактор двинулся, гремя всеми своими старческими железными суставами.

Удар! Двери сарая растворились настежь.

Верка держалась за какие-то рычаги, во что-то упирала ногами…

И мотор умолк так же внезапно, как и завелся.

На крыльцо выбежали Петр Петрович, сторожиха тетя Манефа со шваброй.

— Ай, отпетые! — голосила Манефа. — Трактор железный, и то изломали! На вас, отпетые, тракторов не напасешься.

Веня и Верка с позором бежали.

Отдышались они только у конюшни.

В конюшне был Леня. Он сидел в дежурке и, откусывая кусок за куском от пирога, запивал их водой из кружки. Раскрытые учебники, тетрадки валялись на столе.

— Явился? — тихо спросил он Веню. — Я думал, ты дорогу сюда забыл. А хвастовства было: мы по-гвардейски! Мы да не сумеем! У нас не заржавеет! Мы да мы… А как трактор пришел в школу, все шефство позабросил!

Леня убрал со стола хлеб, принялся совать тетрадки и книги в сумку. Он прятал лицо и втягивал голову в плечи.

— Леня-я, ты чего? — воскликнула Верка, заподозрив неладное. — Почему ты уроки на конюшне учишь?

— Отцепись! Без тебя тошно.

— Не трогай его, — нахмурился Веня. — Из-за бати, Леня, да?

— Угу… Мамку поколотил. Не буду, говорит, с тобой жить и из деревни уеду. Все дни пьянее вина ходит. Лишний, говорит, я и никому не нужен.

Глава XIII. Ответ Петра Шереметьева

Пряди березовых ветвей мокро блестели. Оседали сугробы, по дорогам сверкали лужи. Вербы распушили свои белые «барашки».

А скворцы, чернея на макушках берез, молчали. Вот один слетел во двор и бух в лужу — брызги во все стороны! Топорща глянцевитые перышки, скворец купался, и льдинки похрустывали, дробились в луже.

— Это у него ванна, — прыгала Верка. — Это он после дорожки!

Веня переглянулся с Маней, прищелкнул языком:

— Закалочка! Ну-ка, в ледяной воде купается. И этого я приманю. Завтра же дупленку вывешу.

Скворец вспорхнул на крышу избы. Отряхнулся, хлопнул себя по бокам крыльями. Забулькал, защелкал… Запел!

Ему вразнобой откликнулись скворцы с берез.

Возле каждой избы выставлены птичьи домики — на коньках и крышах, посреди огородов на вбитых в землю шестах, по деревьям.

Возле же Домниной избы пусто и тихо.