Дочь регента

— Господа, господа, — воскликнул комендант, — прошу вас, без политики! Поговорим об искусстве, поэзии, литературе, рисовании, войне и даже, если вам угодно, о Бастилии, — я и на это согласен.

— Ах да, поговорим о Бастилии, — сказал Ришелье. — Что вы сделали с господином Помпадуром, господин комендант?

— Господин герцог, я глубоко сожалею, но он вынудил меня посадить его в карцер.

— В карцер? — спросил Гастон. — Что же такого сделал маркиз?

— Он побил надзирателя.

— С каких это пор дворянин не может побить своих людей? — спросил Ришелье.

— Но надзиратели — это люди короля, — ответил, улыбаясь, комендант.

— Скажите уж — люди регента, сударь, — поправил Ришелье.

— Различие весьма тонкое.

— И тем не менее справедливое.

— Передать вам эту бутылку шамбертена, господин де Лаваль? — спросил комендант.

— Да, сударь, если вам угодно выпить со мной за здоровье короля.

— С удовольствием, если вы сделаете мне честь выпить в свою очередь за здоровье регента.

— Господин комендант, — сказал Лаваль, — я больше не пью.

— Мне кажется, — сказал комендант, — вы только что выпили целый бокал шамбертена из погребов самого его высочества.

— Как, его высочества? Это вино от регента?

— Он вчера сделал мне честь прислать его, зная, что вы иногда доставляете мне удовольствие вашим обществом.

— В таком случае, — воскликнул Бриго, выплеснув свой бокал на паркет, — к черту эту отраву! Venenum furens[6]. Передайте мне ваше аи, господин де Лонэ.

— Отнесите эту бутылку господину аббату, — сказал комендант.

— О, — воскликнул Малезье, — аббат вылил вино, не желая его пить! Я и не думал, аббат, что вы такой фанатик правого дела.

— Я одобряю вас, аббат, — сказал Ришелье, — если пить вино противоречит вашим принципам; но вы были неправы, вылив его. Я узнал его, потому что мне доводилось его пить, оно, действительно, из погребов регента; такого, кроме как в Поле-Рояле, вы нигде не найдете. У вас его много, господин комендант?

— Всего шесть бутылок.

— Вот видите, аббат, какое святотатство вы совершили! Какого дьявола! Надо было отдать бокал соседу или вылить его обратно в бутылку. Vinum in amphoram[7], как говорил мой учитель.

— Господин герцог, — сказал Бриго, — позволю себе заметить вам, что латынь вы знаете хуже, чем испанский.

— Неплохо, аббат, — ответил Ришелье, — но есть еще один язык, который я знаю еще хуже, чем эти два, и которым я хотел бы овладеть, — это французский.

— Ба! — вмешался Малезье, — это долго и скучно, господин герцог, и вам короче, поверьте, заставить избрать себя в академию.

— А вы, шевалье, — обратился Ришелье к Шанле, — вы говорите по-испански?

— Ходят слухи, что я попал сюда, господин герцог, за то, что злоупотреблял этим языком, — ответил Гастон.

— Сударь, — сказал комендант, — я предупреждаю вас, что, если мы снова перейдем на разговор о политике, я вынужден буду выйти из-за стола, хотя мы еще только приступили к десерту, это будет очень досадно, потому что вы слишком вежливы, я полагаю, чтобы оставаться за столом без меня.

— Тогда, — предложил Ришелье, — пусть мадемуазель де Лонэ поговорит с нами о математике, это, наверное, никого не рассердит.

Мадемуазель де Лонэ вздрогнула, как будто пробудившись ото сна: сидя напротив шевалье Дюмениля, она вела с ним взглядом безмолвный разговор, что коменданта совершенно не беспокоило, но огорчало его помощника Мезон-Ружа: тот был влюблен в мадемуазель де Лонэ и делал все, чтобы понравиться своей пленнице, но его, к несчастью, опередил в этом шевалье Дюмениль.

Благодаря краткой речи коменданта, остаток обеда прошел без выпадов по отношению к его высочеству и его министру. Для узников эти собрания, к которым регент, впрочем, относился снисходительно, были большим развлечением, и они сами старались говорить о посторонних предметах. Гастон мог сказать, что этот обед в Бастилии был одним из самых очаровательных и остроумных из всех, на которых ему пришлось присутствовать за свою жизнь.

Впрочем, и любопытство его было возбуждено: он находился среди людей, имена которых были вдвойне знамениты благодаря их предкам или талантам, а также из-за их недавнего участия в заговоре Селламаре. И что уж совсем большая редкость, все эти люди, известные в обществе знатные вельможи, поэты или ученые, показались ему достойными своей репутации.