Дочь регента

— А, шевалье, — произнес комендант, — вот я и поймал вас: вы тоже, как добрых три четверти парижан, думали, что я пожираю узников, ведь так?

— Нет, сударь, — ответил, улыбаясь, Гастон, — но признаюсь, я думал, что честь отобедать с вами будет перенесена на другой день.

— Почему, сударь?

— Это входит в ваши привычки, сударь, для возбуждения аппетита у ваших узников заставить их перед едой совершить прогулку, которую я…

— Ах, да, верно, сударь! — воскликнула мадемуазель де Лонэ, — ведь это вас только что вели на допрос?

— Меня, мадемуазель, — ответил Гастон, — и поверьте, что только столь серьезное препятствие могло удержать меня вдали от столь изысканного общества.

— О шевалье, — сказал комендант, — за подобные вещи на меня не следует сердиться: они вне моей юрисдикции. Я, слава Богу, военный, а не судья. Не будем смешивать оружие и мантию, как говорил Цицерон, мое дело — стеречь вас, мешать вам убегать и делать ваше пребывание в Бастилии как можно приятнее, чтобы вы снова стремились попасть сюда и развеять мою скуку своим обществом. Дело метра д’Аржансона — пытать вас, отрубать вам головы, вешать, колесовать и четвертовать, если он может; пусть каждому останется его ремесло. Мадемуазель де Лонэ, нам объявили, что кушать подано, — сказал комендант, видя, что открылись обе створки двери. — Не угодно ли вам опереться на мою руку? Простите, шевалье Дюмениль, я уверен, что вы считаете меня тираном, но я хозяин дома и пользуюсь своими привилегиями. К столу, господа, к столу!

— О, тюрьма — ужасная вещь! — произнес, изящно подергивая манжеты, герцог Ришелье, которого хозяин усадил между мадемуазель де Лонэ и графом Лавалем. — Рабство, оковы, засовы, тяжкие цепи!

— Передать вам раковый суп? — спросил комендант.

— Да, с удовольствием, сударь, — ответил герцог, — ваш повар превосходно готовит его, и я просто досадую, что мой повар не участвовал вместе со мной в заговоре. Он бы воспользовался пребыванием в Бастилии, чтобы брать уроки у вашего.

— Господин граф, — обратился комендант к Лавалю, — шампанское рядом с вами, прошу вас, не забывайте о своей соседке.

Лаваль с мрачным видом налил себе бокал шампанского и осушил его до последней капли.

— Я его получаю прямо из Аи, — сказал комендант.

— Вы дадите мне адрес вашего поставщика, хорошо, господин де Лонэ? — спросил Ришелье. — Потому что, если регент не отрубит мне голову, я впредь буду пить только это вино. Что поделать, я пристрастился к нему за три моих пребывания у вас, а я раб привычки.

— Правда, сударь, — сказал комендант, — возьмите пример с герцога Ришелье, он у меня завсегдатай, поэтому у него здесь есть собственная камера, в которую в его отсутствие никого не помещают, разве уж когда совсем все переполнено.

— Этот тиран-регент может закрепить камеру за каждым из нас, — сказал Брито.

— Господин аббат, разрежьте, пожалуйста, этих молодых куропаток, — прервал его комендант, — я не раз обращал внимание на то, что служители церкви делают это особенно хорошо.

— Вы делаете мне честь, сударь, — ответил Бриго, поставил перед собой серебряное блюдо с означенной дичью и принялся ее разделывать с ловкостью, доказывавшей, что господин де Лонэ — наблюдательный человек.

— Господин комендант, — сердито обратился граф де Лаваль к господину де Лонэ, — не могли бы вы мне сказать, не по вашему ли приказу меня сегодня разбудили в два часа ночи, и объяснить, что значит подобное безобразие?

— Это не моя вина, господин граф, а этих дам и господ, не желающих вести себя спокойно, несмотря на мои ежедневные предупреждения.

— Как наша?! — закричали гости.

— Ну, конечно, ваша, — продолжал комендант, — вы в камерах то и дело нарушаете правила внутреннего распорядка. Мне каждую минуту докладывают о том, что вы общаетесь, получаете письма и посылаете друг другу записки.

Ришелье рассмеялся, а мадемуазель де Лонэ и шевалье Дюмениль покраснели до корней волос.

— Но об этом поговорим за десертом, — продолжал комендант. — Господин де Лаваль, я пью за ваше здоровье… Вы не пьете, господин де Шанле?

— Нет, сударь, я слушаю.

— Скажите лучше, что вы грезите. Меня так просто не обманешь!

— А о ком? — спросил Малезье.

— О ком может грезить молодой человек в двадцать пять лет? Сразу видно, что вы стареете, господин поэт. О своей возлюбленной, черт возьми!

— Господин де Шанле, — продолжал Ришелье, — правда, ведь лучше, если вам отделят голову от тела, чем тело от души?

— О, браво, браво! — воскликнул Малезье. — Прекрасно, очаровательно! Господин герцог, я сделаю из этого двустишие для госпожи дю Мен:

Уж лучше б отделили мне голову от тела,
Чем тело — от души: страшнее нет удела.

— Что вы скажете об этой мысли теперь, когда она изложена в стихах, господин герцог? — спросил Малезье.

— Что она звучит несколько хуже, чем в прозе, господин поэт, — ответил герцог.

— А, кстати, какие новости мы имеем от двора, — прервал их Лаваль, — и как чувствует себя король?