Дочь регента

«И когда?» — спросил отец.

«А сегодня же».

Отец побледнел, я сам тоже испугался. Но дядя Кризогон, участвовавший во всех голландских кампаниях и ставший вольнодумцем, сражаясь с гугенотами, расхохотался так, что чуть не свалился с лошади.

«Черт возьми! Эта добрая женщина, наверное, сговорилась с савенейскими кроликами, — сказал он. — А что ты на это скажешь, Клеман, может, ты хочешь вернуться домой и остаться без охоты?»

«Нет, дядя, я лучше поеду с вами дальше», — ответил я.

«Ты весь бледный и какой-то странный. А ты, случайно, не боишься?»

«Не боюсь», — ответил я.

Я солгал, потому что чувствовал какой-то озноб, весьма походивший на страх, который я старался скрыть.

Позже отец мне признался, что, если бы не ложный стыд от слов дяди и не мои слова, которые приятно щекотали его самолюбие, он отослал бы меня пешком домой или заставил пересесть на лошадь одного из наших людей. Но какой бы это был дурной пример для мальчика моего возраста и какой повод для насмешек моего дядюшки-виконта!

Итак, я остался на белом пони, через два часа мы были уже у садков, и началась охота.

Пока шла охота, удовольствие заставило нас забыть предсказание, но когда она окончилась и отец, дядя и я опять собрались вместе, дядя мне сказал:

«Ну вот, Клеман, ты все еще на своем пони! Черт возьми, ты храбрый мальчик!»

Я и мой отец рассмеялись. В эту минуту мы ехали по песчаной равнине, гладкой и плоской, как пол в этой комнате. Никаких препятствий, ничего, что могло бы испугать лошадей. И тем не менее в ту же минуту мой пони сделал резкий скачок вперед, и я пошатнулся, потом он встал на дыбы, выбросил меня из седла, я пролетел шага четыре и упал на песок. Дядя засмеялся, а отец стал бледный как смерть, я не шевелился. Отец спрыгнул с лошади и поднял меня: у меня была сломана нога.

Описать горе моего отца и крики наших слуг еще как-то можно, но отчаяние моего дяди было просто неописуемо: он опустился около меня на колени, пытаясь дрожащими руками меня раздеть, обливая меня слезами и осыпая ласками и только горячо молился; весь обратный путь отец вынужден был утешать и целовать его, но на все ласки и утешения он не отвечал ни слова.

Пригласили из Нанта лучшего хирурга, и он объявил, что я в большой опасности. Дядя целый день умолял мою мать простить его, и все заметили, что за время моей болезни он резко переменился: вместо того чтобы пить и охотиться с офицерами и ходить на своем люгере, стоявшем на приколе в Сен-Назере, на рыбную ловлю, что он очень любил, он не отходил от моей постели. Десять дней у меня держалась лихорадка, а всего я проболел около четырех месяцев, но наконец поправился, а несчастный случай не оставил даже никаких последствий. Когда я вышел из дому первый раз, дядя сопровождал меня, поддерживая меня под руку, но когда мы пришли с прогулки, он стал со слезами на глазах прощаться с нами.

«Но куда же вы едете, Кризогон?» — удивленно спросил его отец.

«Я дал обет, — ответил этот чудесный человек, — если наше дитя избежит смерти, стать монахом и собираюсь его сдержать».

Снова вся семья была в отчаянии, отец и мать бурно протестовали. Я повис на шее у дяди, умолял его не покидать нас, но виконт был из тех людей, которые не отказываются от данного слова и раз принятого решения: напрасны были мольбы моих отца и матери, он остался непреклонен.

«Брат мой, — сказал он, — я знал, что Бог иногда в милости своей открывается человеку в мистическом акте. Я усомнился и должен быть наказан. И, кроме того, я не хочу, чтобы наслаждения в этой жизни лишили меня вечного спасения».

С этими словами виконт еще раз расцеловал нас, пустил лошадь в галоп и скрылся из наших глаз; немного позже он вступил в обитель в Морле. Через два года посты, умерщвление плоти и горести превратили этого жизнерадостного человека, веселого товарища и верного друга в почти бесчувственный живой труп. После трех лет монашества он скончался, оставив мне все свое состояние.

— О черт! Ужасная история, — сказал, улыбаясь, дю Куэдик, — но в ней есть и благая сторона: старуха забыла тебе сказать, что переломанная нога удвоит твое состояние.

— Слушайте же! — произнес Понкалек еще серьезнее и мрачнее, чем раньше.

— Ах, так она еще не окончена? — спросил Талуэ.

— Я рассказал вам только одну треть.

— Продолжай, мы слушаем.

— Вы слышали о странной смерти барона де Карадека?

— Да, это наш бывший соученик по коллежу в Рене, — ответил Монлуи, — его десять лет тому назад нашли убитым в Шатобрианском лесу.

— Да, это так. Так слушайте, но помните, что эту тайну до сего дня знал я один, а отныне будем знать только я и вы.

Все три бретонца, слушавшие рассказ Понкалека с величайшим интересом, пообещали, что будут свято хранить доверенную им тайну.