Дочь палача и театр смерти

– Мальчик как раз бежал нам навстречу, – объяснил Шреефогль, немного придя в себя. – И по всей видимости, мы подоспели в нужный момент. Если б Штехлин вовремя не показала нам склад контрабандистов, Бюхнер был бы сейчас у власти. Но теперь Совет решил иначе. Мне поручено взять вас под арест и допросить. То, что нам здесь открылось, Совету, мягко говоря, придется не по душе. – Он дал знак солдатам. – Доктор Рансмайер, вы арестованы – по подозрению в контрабанде, государственной измене и… – патриций с отвращением взглянул на его расстегнутые штаны, – …прочих мерзких преступлениях. Чем обрекли себя на смерть, будем надеяться, долгую и мучительную. Да помилует Господь вашу душу.

Стражники занялись Рансмайером и тирольцем. Шреефогль между тем подошел к Барбаре и осторожно распутал веревки. И говорил при этом мягко, точно ребенку:

– Все будет хорошо, Барбара. Все будет хорошо. Все позади.

19

Глубоко в горах, ночь на 12 мая 1670 года от Рождества Христова

Где-то в темноте тикали громадные часы. Одновременно что-то размеренно билось Якобу в лоб.

«Карлики! – пронеслась у него мысль. – Колотят меня своими кирками! Ищут у меня в голове бриллианты и драгоценности!»

Его пронзила резкая боль, словно бы карлики наконец-то пробили ему череп. Голова раскалывалась, будто он трое суток пил без перерыва. Сознание прояснялось краткими вспышками воспоминаний, и Якоб понемногу возвращался к действительности.

Шахта… дети… рябой с пистолетом и розгой…

Снова что-то стукнулось ему в лоб. Палач с трудом открыл глаза. И тут же закрыл их, вскрикнув от боли и неожиданности, – капля упала ему точно в глаз. Куизль поморгал, чтобы стекла вода, после чего осторожно поднялся и огляделся.

Поначалу вокруг было темно, как прежде в его кошмарных видениях. Но через некоторое время Якоб стал различать в темноте некоторые очертания. Похоже, он находился где-то в недрах горы, в какой-то нише или небольшой полости. Пол был холодный и влажный, с низкого потолка свисали каменные сосульки, и с них непрестанно капала ледяная вода. Голова все еще гудела после удара, полученного от рябого. На правом глазу, похоже, запеклась кровь, Якоб едва мог открыть его. Но по крайней мере, он был жив.

Вот только почему?

Куизль встряхнулся, как мокрая собака, отчего голову снова пронзила резкая боль. Зато теперь он стал более-менее соображать. Палач поднялся в горы и наткнулся на эту заброшенную шахту, где трудились дети. По всей видимости, тот парень заставлял их искать сокровища – и старался хранить это в тайне. Поэтому раненую девочку оставили под хлипким навесом на холоде, под дождем и снегом, и не отнесли в деревню. Никто не должен был знать об этом месте! Рябой проговорился, что по меньшей мере двое детей погибли под завалами в этих туннелях – возможно, это те самые дети, о которых говорил Симон. Не исключено, что их было больше. Куизль стал свидетелем, и от него следовало избавиться. Скорее всего ублюдок оставил его в живых лишь затем, чтобы выяснить, кто еще знал об этой шахте.

Палач принялся осторожно исследовать свое окружение. Ниша, в которой он находился, была до того низкой, что стоять он мог только пригнувшись. Сама пещера в ширину составляла всего пару шагов, и тоннеля видно не было. Куизль подался вправо в поисках прохода, потом пошарил слева, но ничего не обнаружил. Вытянул руку перед собой, развернулся, всюду натыкаясь на острые камни, и понял, в каком оказался безвыходном положении.

Он был погребен заживо, и над ним нависала огромная толща горы.

Ублюдок не собирался его допрашивать, а просто оставил здесь умирать! Возможно, он думал, что палач уже мертв. А для уверенности заложил выход из ниши крупными камнями или даже спровоцировал обвал.

Куизль принялся перекладывать камни, но довольно быстро почувствовал упадок сил. Голова закружилась, и он прислонился к стене. Похоже, рана оказалась серьезнее, чем он изначально предполагал. Кроме того, Якоб догадывался, что парень использовал балку в качестве рычага, чтобы уложить перед выходом тяжелые булыжники. У Куизля же не было ничего, кроме собственных рук. И не важно, что руки эти были как бревна, балку они заменить не могли.

Палач в ярости толкнул очередной булыжник. Сверху посыпались сначала мелкие камешки, за ними сорвались камни покрупнее и еще плотнее завалили проход.

– Чтоб тебя, дьявольщина!

Куизль выругался до того громко, что с потолка осыпалось еще несколько небольших камней. Что-то заскрежетало. Палач настороженно замер, но потом вновь принялся разбирать завал, сдвигая камни один за другим. Нельзя сдаваться, нельзя, ради детей! Хоть Якоб и чувствовал себя героем греческой легенды, которую читал однажды, всякий раз, когда он убирал один камень, на его место падали еще два, с грохотом сталкиваясь и застревая.