Дочь оружейника

Потом кровавая пена показалась у рта умирающего, глаза его неподвижно обратились к небу и бледные губы шептали без звука последнее прощание с жизнью, со счастьем, с Марией.

Услышав последнее слово противника, Перолио отскочил, как ужаленный змеей, и сердце его забилось так болезненно, что он сжал грудь рукой. Однако оглянувшись и видя, что нет свидетелей ужасной сцены, он немного успокоился, подошел к мертвецу и ощупал, бьется ли сердце его жертвы. Но удар был верен, и благородное сердце перестало биться; только глаза покойника были открыты и казалось продолжали с упреком смотреть на изменника. В эту минуту раздалось опять зловещее карканье ворона и адский смех. Бесстрашный Перолио вздрогнул и почувствовал, как холод пробежал по всем его жилам.

Это было, конечно, не первое убийство итальянца, жизнь которого была полна преступлений; но как бы ни был порочен человек, бывают минуты, когда совесть просыпается в нем, и он готов отдать последние часы своей жизни, чтобы воротить то, чего уже нельзя исправить. Злость Перолио исчезла и, вместо ненависти к мертвому врагу он ощущал только жалость к нему и удивление к его высоким качествам. Притом вся обстановка поединка, случайная встреча, место, все имело влияние на раздраженного, впечатлительного человека, который хотя и смеялся над тогдашними предрассудками, но, испытав верность гаданья колдуньи, не мог не верить в сверхъестественные силы.

Последнее оскорбительное слово умирающего сильно поразило начальника Черной Шайки, и он готов был еще раз поразить покойника, но не мог поднять меча и даже бросил его далеко от себя. Неожиданный смех, раздавшийся в этой пустыне, смутил его еще более, и он был уверен, что невидимая сила остановила его руку, ослабевшую также от раны, про которую Перолио забыл. Ужас овладел им, и он был бледнее трупа, над которым склонился и от которого не мог оторваться. К счастью, послышался топот коней, и проводники двух рыцарей окружили странную группу. При виде их бандит опомнился и сказал:

– Отнесите тело графа Шафлера в Абендсдорфский монастырь; я сам скоро приеду туда и распоряжусь похоронами.

Воины графа со слезами бросились на тело любимого начальника и догадываясь, что он погиб от измены, хотели отомстить за него, но это было невозможно. Перолио был окружен своими солдатами, следившими за всеми движениями противников, и один из них сказал оруженосцу Шафлера:

– Полно хныкать, баба, лучше ступай вперед и разбуди монахов, а то они спят так крепко, что тело твоего начальника простоит пожалуй у дверей до утра.

– Но я бы хотел нести его, – проговорил молодой солдат.

– Донесем и без тебя, нас четверо; да не забудь пугнуть именем бурграфа, чтобы тебе поскорее отворили, а мы сделаем носилки из плащей и понесем покойника, оставив лошадей под горой, потому что монастырь стоит на такой крутой горе, что только пеший может добраться до него. За дело, товарищи, кажется, сбирается гроза!

Действительно, черные тучи сбирались со всех сторон, месяц скрылся и вдали слышались раскаты грома. Солдаты освободили труп Шафлера из-под лошади, устроили носилки, и двое понесли тело в направлении к монастырю, а двое других повели лошадей. Перолио приказал взять и своего коня, сказав, что он скоро придет сам в монастырь, и близ развалин все утихло по-прежнему. Бандит, проводив глазами труп своей жертвы, медленно пошел к развалинам и скрылся в подземелье.

XIV. Месть колдуньи

Идя по коридору Перолио удивился, что не встретил прежних препятствий, что все двери были открыты и подземелье освещено, как будто все было приготовлено к его приходу. Когда он вошел, колдунья, сидевшая у очага и раздувавшая пламя, над которым висел сосуд с каким-то снадобьем, изливавшим сильный ароматический запах, вскочила со страшным хохотом и, бросившись к открытой двери, захлопнула ее. Перолио не обратил внимания на это и сказал старухе:

– Прежде всего, перевяжи мне рану на плече. Она не опасна, но беспокоит меня, потом мы разделаемся с тобой.

– Да, пора разделаться, – проговорила колдунья глухо. – Никто больше трех раз не посещал дочь Барбелана.

– Опять принялась бредить, – заметил нетерпеливо итальянец, – осмотри мою рану.

Он сел на один из камней и, разрезав кинжалом рукав, обнажил свое плечо; колдунья намочила чем-то полотно, перевязала рану и Перолио почувствовал тотчас же облегчение, только в то же время с ним произошло что-то странное. Воздух подземелья, напитанный сильными благоуханиями, был тяжел, и в нем дышалось не свободно, но он производил приятное ощущение и располагал к дремоте. Перевязав рану, колдунья сказала насмешливо:

– Верно, баран успел укусить, когда его резали… бедный барашек!

– Молчи, – прервал ее Перолио, – и отвечай мне, что ты сделала с девушкой, которую я привез к тебе?

– А ты любишь эту… цыганку?

– Что тебе за дело? Отвечай мне.

– Верно, любишь, потому что убил ее, – продолжала колдунья в каком-то странном волнении. – Верно ты любил и того рыцаря, которого зарезал, как разбойник…

– Молчи, несчастная, – вскричал итальянец, хватаясь за кинжал.