Дочь моего мужа

Ребекка сделала комнату настолько удобной, насколько могла. Помимо нового мягкого постельного белья и пухлых подушек, у нее был кувшин ледяной воды с лимоном, свежие цветы и подборка книг и журналов, а на стене они повесили телевизор с плоским экраном.

– Я даже подумать ни о чем не могу. Ты очень добра.

Состояние Кары сильно ухудшилось за последние несколько дней. Ее щеки впали ещё сильнее, и у нее едва хватило сил, чтобы держать стакан воды. Добрая участковая медсестра тихо предложила хоспис, но ни Джек, ни Ребекка не могли и подумать о том, чтобы разлучить её и Софи. Медсестра пыталась объяснить, что хоспис не похож на больницу, что Софи сможет проводить со своей мамой столько времени, сколько захочет, но разве там могли быть такие условия, как здесь? Здесь Софи могла входить и выходить из маминой спальни, когда хотела. Этим утром Ребекка нашла ее свернувшейся в ногах кровати Кары, как котенка. Они не могли лишить Софи или Кару ни единого мгновения, проведенного вместе.

Ребекка открыла ящик под кроватью, чтобы достать свежие простыни. – Софи внизу с карандашом в одной руке и бутербродом с сыром в другой. Я сказала ей следить, чтобы она их не перепутала, а она захихикала и сделала вид, что рисует своим сэндвичем. Хочешь, чтобы я оставила тебя отдыхать, или составить тебе компанию?

Участковая медсестра также сказала им регулярно проверять состояние Кары. Они должны были позвонить ей, если ей станет хуже. В то же время, по ее словам, всё, что они могли сделать, это обеспечить ей комфорт. Морфий снимал боль, но её бедные губы так пересохли и потрескались, что казалось, что никакое количество вазелина уже не помогало. Она лизнула их, прежде чем заговорила хриплым голосом. – На самом деле, я хотела поговорить с тобой. Хочу, чтобы ты знала, как я тебе благодарна. Тебе и Джеку. Я знаю, что я полностью перевернула вашу жизнь. Как будто гранату бросила.

Они уже обсуждали это. Ребекка не хотела, чтобы Кара продолжала благодарить её.

– Но это очень милая граната.

Кара рассмеялась, ее горло пересохло и хрипело. Эта проклятая легочная инфекция опустошала ее бедное, слабое тело. – Она очень милая. Я ведь не предвзята, верно?

Ребекка покачала головой. – Ни капельки. Она красивая маленькая девочка. И к тому же умная. Однажды она сделает что-то потрясающее.

Если бы кто-нибудь сказал Ребекке два месяца назад, что она так быстро привяжется к ребенку, она бы рассмеялась и назвала их сумасшедшими. Дело было не только в том, что Софи была хорошим ребенком; тот факт, что она вот-вот потеряет свою мать, сделал ее настолько уязвимой, что Ребекка просто хотела окружить её любовью и защитить.

– Я тоже так думаю. Она будет невероятным человеком. Вот почему я должна была это сделать. Я лежала здесь и думала, что должна была рассказать вам обоим о раке с самого начала. Вы были так добры ко мне, что я чувствую себя очень виноватой из-за того, что обманула вас. Я просто хотела, чтобы вы немного узнали ее. Я бы не попросила помощи для себя, но для нее я бы сделала что угодно.

– Я понимаю. Она тоже это знает.

– Я знаю, что теперь она это знает. В смысле, я рассказываю ей достаточно всего. Мои родители, ну, ты знаешь, не были в этом сильны. Привязанность. Любовь. Я хотела, чтобы она всегда знала, как много она для меня значит. Она была моей жизнью.

Это был не первый раз, когда Кара упоминала о своей непростой семейной жизни. Это заставило Ребекку уважать ее еще сильнее. Судя по тому немногому, что она говорила, её мать не была образцом для подражания, но сама она проделала такую отличную работу. У Ребекки внутри все перевернулось: ей будет трудно соответствовать Каре.

Кара ворвалась в ее мысли, казалось бы, случайным вопросом.

– Ты помнишь что-нибудь о том, когда тебе было четыре?

Ребекка перестала расправлять углы пакета в мусорном ведре, которое она опустошала, и уставилась вдаль, пытаясь вспомнить свое раннее детство.

– Да, думаю. Я помню игрушки, с которыми играла. Я помню отпуск в Корнуолле, когда меня с ног до головы окатило волной, пока я была одета, и родителям пришлось покупать мне сменную одежду в секонд-хенде поблизости. И Рождество, когда мой дедушка заснул, и мы упаковали его в использованную оберточную бумагу.

Она улыбнулась при воспоминании о том, как бумага поднималась и опускалась в такт храпу ее дедушки, и увидела, что Кара внимательно смотрит на нее. – Похоже, у тебя была довольно хорошая семья. Но ты правда помнишь эти вещи? Или дело в том, что ты видела фотографии и люди рассказали тебе о том, что там было?

Правда была в том, что эти вещи стали частью их семейного фольклора. – На это невозможно ответить, верно? Я почти уверена, что помню их, но, ты права, возможно, я воссоздала их из того, что мне рассказывали.

Кара вздохнула. – Да. Я думала об этом. Не уверена, что у меня остались какие-то воспоминания о том времени, когда я была в возрасте Софи. Меня это не беспокоит, потому что я сомневаюсь, что они были бы хорошими. Но я хочу, чтобы Софи помнила. Я хочу, чтобы она помнила меня.