Дочь маркиза

Ева шла за ним. Из глаз ее текли слезы.

Эта тьма, эта тишина, эта грусть тяжким грузом легли ей на сердце. Она сочла, что ее возвращению в Аржантон сопутствует зловещее предзнаменование. И Ева поступила так, как делают все нежные и доверчивые сердца в подобных обстоятельствах: нежные и доверчивые сердца всегда суеверны.

Ответ на вопрос, ждет ли ее в будущем счастье или горе, она оставила на волю случая.

Себе же она сказала:

«Если окажется, что Марта умерла и дом пуст, я буду всю жизнь несчастна; если Марта жива, мои несчастья скоро кончатся».

И она ускорила шаг.

Хотя было темно, Ева разглядела чернеющий во мраке дом доктора с лабораторией наверху.

В лаборатории было темно, другие окна были закрыты ставнями, ниоткуда не пробивался ни один луч света.

Ева остановилась; прижав руку к сердцу и закинув голову, она вглядывалась во тьму.

Рассыльный, не слыша позади ее шагов, тоже остановился:

— Вы устали, мадемуазель, — сказал он, — но сейчас не время останавливаться. Вы можете простудиться.

Не усталость задерживала Еву: на нее нахлынули воспоминания.

Кроме того, чем ближе она подходила, тем более темным, мрачным и необитаемым казался ей дом.

Наконец они подошли к крыльцу.

Рассыльный поставил баул на первую ступеньку.

— Постучать или позвонить? — спросил он.

Ева вспомнила, что всегда стучала в эти двери особенным образом.

— Не надо, — ответила она, — я постучу сама.

Когда она поднималась по ступенькам, колени у нее дрожали. Когда она взялась за молоток, рука ее была холодна как лед.

Она постучала два раза, потом подождала секунду и постучала в третий раз.

В ответ раздалось лишь уханье совы, поселившейся на чердаке над лабораторией Жака.

— Боже мой! — прошептала Ева.

Она снова постучала; рассыльный, чтобы было лучше видно, поднял фонарь повыше.

Сова, привлеченная светом, пролетела между фонарем и Евой, едва не задев ее крылом.

Молодая женщина слабо вскрикнула.

Рассыльный от испуга выронил фонарь, и он погас.

Рассыльный поднял его. Внизу, в узком окошке, мелькнул огонек.

— Я пойду снова зажгу фонарь, — сказал он.

— Не надо, — ответила Ева, останавливая его, — мне кажется, я слышу шум в доме.

И правда, послышался скрип двери, потом тяжелые шаги: кто-то медленно спускался по лестнице.

Шаги приближались. Ева трепетала, словно жизнь ее висела на волоске.

— Кто там? — спросил дрожащий голос.

— Я, Марта, я, — ответила Ева радостно.

— Боже мой, наша милая барышня! — воскликнула старуха, которая даже после трехлетней разлуки узнала голос Евы.

И она поспешно распахнула дверь.

— А где доктор? — спросила она.

— Он жив, — ответила Ева, — у него все хорошо. Он приедет через несколько дней.

Марта еще больше обрадовалась.

— Поскорей бы он приехал! Только бы повидать его перед смертью! Вот все, что я прошу у Господа.

Выйдя из маленького домика на улице Прованс, Жак Мере вернулся в гостиницу «Нант». Еву он уже не застал.

Жак вздохнул.

Быть может, не так уж весело, когда тебе слишком быстро и охотно повинуются.

Он послал за старьевщицей и отдал ей всю одежду, что была на Еве в тот день, когда она бросилась в Сену, вплоть до чулок и башмаков, а взамен велел старьевщице дать десять франков первому же нищему, которого она встретит по дороге.

Но он не забыл вынуть и положить к себе в бумажник письмо маркиза де Шазле.

Потом он велел, чтобы ему принесли ужин, заперся в комнате Евы, раскрыл рукопись и начал читать.

Первая глава называлась: «Во Франции».

IX. РУКОПИСЬ

1

Это случилось 14 августа 1792 года; то был самый черный день моей жизни — день, когда меня разлучили с моим любимым Жаком, рядом с которым я провела семь лет и которому поклоняюсь с тех самых пор, как себя помню.

Я обязана ему всем. До знакомства с ним я ничего не видела, ничего не слышала, ни о чем не думала; я была похожа на те души, которые Иисус вывел из лимба, то есть из земных пределов, чтобы повести их к солнцу.

Поэтому горе мне, если я когда-нибудь хоть на мгновение забуду о человеке, которому обязана всем!

(Дойдя до этого места, Жак вздохнул, уронил голову на руки, по щеке его скатилась слеза и упала на рукопись. Он смахнул ее платком, вытер глаза и продолжал читать.)

Потрясение было особенно сильным оттого, что пришло неожиданно.

За час до того как маркиз де Шазле — я все еще не решаюсь назвать этого человека, от которого я не видела никакого добра, моим отцом — приехал за мной, я была самым счастливым созданием на свете. Через час после того как он разлучил меня с моим любимым Жаком, я была самым несчастным существом.

Я обезумела от горя, не просто обезумела, я превратилась в совершенную дурочку. Казалось, все мысли, которые Жак с таким трудом будил во мне целых семь лет, остались у него.

Меня увезли в замок Шазле.

Из всего, что было в нем, из всех его огромных зал, из всей его роскошной мебели, фамильных портретов я помню только одну простую картину.

Это портрет женщины в бальном платье.

Мне показали на него и сказали:

— Вот портрет твоей матери.

— Где она, моя мать? — спросила я.

— Она умерла.

— Как?