Дочь фортуны

Ему остро не хватало таких тем, как, например, история о том молодом шахтере, восемнадцатилетнем юноше, который, испытывая нужду бесконечно тянущийся долгий год, сумел скопить десять тысяч долларов, нужных ему для того, чтобы вернуться в Оклахому, где затем приобрести ферму для своих родителей. Одним лучезарным днем решил отправиться дальше и продвигался вниз к Сакраменто по складчатым склонам гор Сьерра Невада, неся за спиной сумку с сокровищами, но когда, удивившись, увидел группу бессердечных мексиканцев и чилийцев, разом потерял всю уверенность в предпринимаемом пути. Определенно знал лишь то, что люди говорили на испанском, потому что имели наглость оставить после себя надпись на этом языке, выцарапанную ножом на подвернувшейся под руку деревяшке: «смерть американцам». Они не довольствовались тем, что устроили несчастному взбучку и обокрали; более того, привязали его обнаженным к дереву и вымазали медом. Два дня спустя, когда человека обнаружил патруль, тот уже галлюцинировал. Москиты не оставили на его теле ни одного живого места.

Фримонт стал доказывать свое пристрастие к нездоровой журналистике, взявшись за описание трагического конца Хосефы, красавицы-мексиканки, нанятой работать в салон танцев. Журналист приехал в населенный пункт Даунвиль, отмечавший День независимости, и оказался прямо посреди возглавляемого неким кандидатом на должность сенатора празднества, где рекой лились спиртные напитки. Какой-то пьяный шахтер силой проник в комнату Хосефы, но та его оттолкнула, вонзив целиком свой охотничий нож прямо в сердце человеку. Когда подоспел Джекоб Фримонт, бездыханное тело, покрытое американским флагом, покоилось на столе, и двухтысячная толпа фанатов, разжигаемая расовой ненавистью, шумно требовала вздернуть Хосефу на виселицу. Невозмутимая, женщина покуривала сигарету, словно весь этот гвалт совершенно ее не касался. Одетая в белую, выпачканную кровью, блузку, пробежалась по лицам людей глазами, в которых читалось глубинное презрение, постепенно приходя в сознание от ужасающего по своей сути соединения агрессии и сексуального желания, что сама в людях и вызывала. Доктор, встав на ее сторону, осмелился заговорить, объясняя действия женщины стремлением защитить собственную персону. И добавил, что при ее последующей казни также убьют и живущего во чреве ребенка, однако возбужденная толпа заставила того замолчать, угрожая за компанию повесить и самого доктора. Троих подавленных врачей силой увели с места события, чтобы осмотреть также удалившуюся оттуда Хосефу, и некоторое время спустя они в один голос высказали мнение, что женщина не была беременна, учитывая вынесенный ей в считанные минуты приговор быстро собравшимся здесь же военным судом. «Убивать этих проходимцев с расстояния выстрела не есть хорошо, напротив, их необходимо предавать справедливому суду, а уж далее и вешать согласно всей строгости существующих законов», - высказал свое мнение один из представителей суда присяжных. Фримонту так и не удалось увидеть линчевание собственными глазами, ввиду чего мог лишь описать события несколькими восторженными фразами. Мол, будто в четыре часа пополудни хотели протащить Хосефу к мосту, где заранее и как положено все было приготовлено для казни, но та ловко избавилась от известного сопровождения и в гордом одиночестве собственной персоной направилась к эшафоту. Поднялась туда красавица без посторонней помощи, ловко обвязала свои юбки вокруг щиколоток, надела веревку на шею, удобнее поправила свои черные косы и сказала публике своим храбрым голосом «прощайте, дамы и господа», отчего журналист полностью растерялся, а все остальные не знали, куда деться от стыда. «Хосефа умерла не потому, что была преступницей, а потому что она мексиканка. Это первый случай линчевания женщины во всей Калифорнии. Какая глупая расточительность, когда женщин здесь и так не хватает!» - писал Фримонт в своей статье.