Дочь

Машину я ставлю рядом с нашим домом. У ворот Берти скулит, машет хвостом. Краска на воротах облупилась. Окна грязные, сад зарос сорняками. Но в доме наверняка чисто, за этим следит Аня. Тэд, конечно, на работе. Я смотрю на высокие темные окна и вспоминаю последние дни, которые доживала здесь, когда из меня по каплям вытекало тепло. Когда я вздрагивала в темноте от звука собственных шагов.

С ноября по август прошлого года я все ждала и ждала, а наш брак тем временем неуклонно разрушался, и одновременно угасала надежда. Фрэнк понял, что после того срыва на работу я не вернусь, и нашел мне замену. Тянулись месяц за месяцем, но ничего не происходило. Я без движения лежала на кровати или на полу в ее комнате, наблюдая, как меркнет свет и медленно наступает вечер. Ждала смерти, а она все не шла. Однажды съездила в коттедж. Эд решил в реабилитационном центре подготовиться к экзаменам второго уровня, и ему понадобились книги, которые он оставил в свой последний приезд.

В Дорсете мне все показалось другим. И свет, и воздух. Они были какими-то приятными и теплыми. В сад с моря доносились крики чаек. А дома все оставалось прежним. Неделя тянулась за неделей без всякого результата. Тогда я всерьез начала думать о коттедже. К лету созрел план, а в конце августа я туда переехала. Родители оставили мне небольшой капитал. На эти деньги я и жила, тем более что потребности у меня были мизерные. Тэд, наверное, содержал бы меня, если бы я попросила. Но мне не нужна была его помощь.

На какое-то мгновение у меня возникает желание нажать кнопку дверного звонка. Возможно, там Аня. Но этот дом теперь территория Тэда, и мы с Берти идем дальше по улице.

Здание театра в строительных лесах. В мусорный контейнер свалены старые чугунные радиаторы отопления. У открытых дверей стоят два фургона. В холле я вижу рабочих. Они стоят с дымящимися кружками – видно, у них перерыв на чай. Двери подперты, чтобы не закрывались.

Мы с Берти входим, нас никто не останавливает. Ступаем по фанерным листам, прикрывающим блестящий новый пол. Бар перестроен, там новое зеркало. Я толкаю тяжелую дверь в зрительный зал, где нас встречают запахи краски и свежей штукатурки. Берти чихает. Зал расширили, он стал светлее. Сооружение сцены заканчивается. Сбоку аккуратный штабель ровных досок.

Берти рвется вперед и чуть не падает в яму под сценой, которая сейчас открыта. Внизу седой мужчина в синем комбинезоне склонился, приложив к полу строительный уровень. Я вижу там две табуретки, обогреватель и несколько холщовых мешков в углу.

Рабочий поднимает голову, вопросительно смотрит на меня, потом замечает собаку, и выражение его лица смягчается.

– Вам не следовало приводить сюда этого симпатягу. У меня дома почти такой же. Вы кого-то ищете?

– Понимаете, моя дочка участвовала тут в одном спектакле и оставила кое-что из одежды. Может быть, это лежит где-то здесь?

– Отсюда все убрали еще летом. Отвезли на свалку.

Я наконец понимаю, как глупо было сюда ехать.

Рабочий хочет сказать что-то еще, но Берти вдруг прыгает в яму, туго натягивая поводок, который я отпускаю, иначе он задохнется. Рабочий, смеясь, наклоняется к псу, гладит его за ушами.

– Я тебе понравился?

Спрыгнув вниз, я обнаруживаю, что яма глубже, чем казалось. Я приземляюсь, подвернув лодыжку, выпрямляюсь, осознавая, что выгляжу нелепо, но деваться некуда.

– Впрочем, можете посмотреть вон в тех мешках. Там театральные костюмы. Думаю, вреда от этого не будет.

Он ведет меня в угол, усаживает на мешок.

– Здесь костюмы? – спрашиваю я.

– Да. Мешки проверили полицейские, и они остались здесь. Хотя до новых постановок еще далеко. Они тут все не могут оправиться после пропажи той девочки. Представляете, какой ужас?

Я молчу, а он, внимательно посмотрев на меня, качает головой.

– У вас усталый вид. Знаете что, вы тут посидите, поройтесь в мешках, а я схожу принесу вам чашечку чая. Скоро вернусь, – рабочий лезет наверх и исчезает.

Всего мешков шесть. Я раскрываю первый, быстро перебираю костюмы и перехожу к следующему. Желательно успеть до его возвращения. Я вытаскиваю черный бархатный камзол и фетровую шляпу с изогнутыми полями. Засовываю обратно. В третьем – аккуратно сложенная армейская форма. Возможно, Наоми рассказывала мне, в какой пьесе их использовали, но я забыла. В четвертом мешке чувствуется что-то мягкое. Я вытаскиваю разные юбки, топы с оборками, кружевные платья, шелковые накидки, кашне, галстуки. Вот полицейская фуражка. А в самом низу – дамские полусапожки. Наверняка это из «Вестсайдской истории». Год назад подолы этих юбок развевались под музыку Бернстайна, а сейчас это просто куча тряпья.