Читаем Дочь полностью

- Да нет, но я не состою в партии. И пожалуйста, я прошу вас, не называйте меня так, что я сочувствую большевикам.

Едва заметная дрожь пробежала от одного острого плечика к другому, сдвинулись удивленные брови. Я невольно улыбнулась. Она поймала мой насмешливый взгляд.

- Если бы вы знали, как здесь мучают в тюрьмах, особенно мучают коммунистов. Бьют, больно бьют...

- А в России коммунисты пытают людей...

Она пропустила мое замечание мимо ушей, она была так полна неправдой своего правительства, так хотела верить в правду большевиков, что мои слова не задевали ее, не входили в нее.

- ...стоять, лежать не позволяют, надо по-японски сидеть целый день. И так жестоко бьют, - снова повторила она. - Ах, как я боюсь. Много раз хотела записаться в партию, но не могу. Знаю, что я нехорошая, что это плохо, очень плохо так бояться, но я не могу, не могу...

Раздражение во мне совсем улеглось. Такая она была смешная со своими выпяченными губками бантиком и таким неподходящим к губкам широким, умным, важным лбом, приплюснутым носом, блестящими узкими глазами и женской ласковостью, которая так и светилась в ней и которую скрыть мужской рубашкой, галстуком и мальчишеским обликом - ей никак не удавалось.

Такэ-сан была та самая японочка, которая провожала нас на московском вокзале, та, которая похожа была на повара на японском пароходе. Она недавно вернулась на родину.

Во Владивостоке закрылся японский банк, менявший японцам валюту не по советскому курсу, а по действительной стоимости иены и советского червонного рубля. И так как русский рубль в то время котировался на пограничной полосе приблизительно в два американских цента, то жизнь в России стоила японцам очень дешево. Многие профессора, служащие, имевшие дело с русским языком, ездили и в Москву и за гроши скупали ценные старинные русские книги, учебники, классиков. Но советское правительство пронюхало об операциях японского банка и закрыло его. Японцам, жившим в России, пришлось менять иену по правительственному курсу, и жизнь стала так дорога, что многие японцы должны были вернуться на родину. Я это знала, но мне ужасно хотелось подразнить Такэ-сан.

- Ну и сидели бы в своей советской России, а я поживу в капиталистической Японии, мне здесь гораздо больше нравится. Зачем приехали, коли тут вам плохо?

- Да, это правда, - отвечала она с серьезной искренностью, - там люди ищут новых форм, движутся куда-то, а здесь... Но мне нельзя больше жить в России.

- Почему же?

- Кушать нечего.

- Как так кушать нечего! Все делается для бедных людей, для пролетариата, и вдруг кушать нечего!

- Да, для бедных, - повторила она убежденно, - но временно немножко трудно, риса нет, то есть, конечно, можно достать, но очень дорого.

- Ну, и без риса можно революции помогать. Русские рабочие не только без риса, но и без хлеба сидят. А наши старые революционеры - Фигнер, бабушка русской революции, Морозов и другие жизнью жертвовали, по двадцать лет в одиночном заключении сидели за идею, а вы боитесь без риса остаться!

- Да, это правда, - сказала она.

- Плохой вы революционер, Такэ-сан, - сказала я. Она была слишком бесхитростна, наивна и искренна, и желание дразнить ее постепенно пропадало. Замуж вам надо, Такэ-сан, детей рожать и воспитывать.

- Мне надо замуж? - И она вдруг расхохоталась надтреснутым тенорком, как хохочут мальчики-подростки, у которых ломаются голоса. - Ха, ха, ха! Замуж, мне? Никак нельзя!

- Почему нельзя?

- Никто не захочет меня! - И она законфузилась. - Очень не-кра-си-ва-я.

Когда она приходила к нам, соседи глазели на нее. Профессорская Ока-сан с Кадзу-чан за спиной выглядывали из дома, Суми-чан, вытирая на ходу красные руки и расправляя подвязанные рукава кимоно, выбегала на улицу и кричала:

- Смотрите, смотрите, какой хорошенький мальчик!

Японки смеялись, закрывая рты широкими рукавами кимоно, перешептывались и с жадной откровенностью рассматривали мальчика-японку. А она, в черном костюме, мужской шляпе и желтых башмаках на низких каблуках, с портфелем, быстро и деловито шагала по улицам, ни на кого не глядя. Она привыкла к насмешкам.

Такэ-сан часто с восторгом говорила нам о своей приятельнице, передовой и очень популярной среди молодежи писательнице, которая тоже сочувствует большевикам.

- Она очень умная, - говорила Такэ-сан, - не такая, как я.

Но мне показалось не так. Разговаривая с писательницей, я несколько раз вспоминала одно из любимых сравнений моего отца - человека с дробью. Числитель - качество человека, говорил он, знаменатель - его самомнение. У Такэ-сан был небольшой знаменатель, у писательницы - громадный.

- Здравствуйте, - сказала писательница и, не дожидаясь, пока Такэ-сан нас познакомит, это была излишняя формальность, протянула мне руку, немного выворачивая локоть. - Давно из России? - Она бойко говорила по-русски.

- Да, уже скоро год.

- Когда же думаете возвращаться?

- Да при большевиках возвращаться не думаю.

- Вот как!

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
1917 год. Распад
1917 год. Распад

Фундаментальный труд российского историка О. Р. Айрапетова об участии Российской империи в Первой мировой войне является попыткой объединить анализ внешней, военной, внутренней и экономической политики Российской империи в 1914–1917 годов (до Февральской революции 1917 г.) с учетом предвоенного периода, особенности которого предопределили развитие и формы внешне– и внутриполитических конфликтов в погибшей в 1917 году стране.В четвертом, заключительном томе "1917. Распад" повествуется о взаимосвязи военных и революционных событий в России начала XX века, анализируются результаты свержения монархии и прихода к власти большевиков, повлиявшие на исход и последствия войны.

Олег Рудольфович Айрапетов

Военная документалистика и аналитика / История / Военная документалистика / Образование и наука / Документальное