Добрые времена

Строго, без улыбочки Леночка взглянула на него и вдруг выпалила:

— Трус!

— Я?!

— Сплетен испугался! Я все знаю. Мне ваша Алка рассказала. Как же, беспорочный Ромочка вдруг женится по расчету. Эх ты!

И она прошла мимо, слегка задев его плечиком. Ромка почувствовал себя оплеванным. Но все нее вздохнул с известным облегчением:

— Скверно, конечно! Хотя хорошо, что все кончилось.

Но однажды он лицом к лицу столкнулся с ее отцом. Элегантный профессор тоже узнал его.

— Рома! Можно вас на минуточку?

Взяв его нежно под руку, отвел в уголок коридора и, пряча глаза, сообщил, что он, конечно, не сторонник ранних браков, тем более что Роман из того же института, однако, любя единственную дочь и видя, как она страдает, не в силах возражать против их союза и готов на первых порах оказать посильную помощь.

Так же пряча глаза, Роман ответил, что вести речь о женитьбе, пожалуй, рановато, что они с Леной слишком мало знают друг друга, а сейчас вообще в ссоре.

Покачав головой, профессор удалился, непривычно сгорбившийся.

Вот какая была история, из которой Ромка сделал вывод, что не любить и быть любимым столь же тяжко, как и питать неразделенную любовь.

* * *

Наутро перед строем старший лейтенант громко спросил Рожнова, будто забыл:

— Старшина! У кого есть наряды вне очереди?

Рожнов покосился на Родневича. Мимикой он сказал:

«Попался, голубчик! Что теперь делать?»

— Что вы мнетесь, Рожнов? Есть или нет?

— Так точно, есть.

— У кого?

— У Родневича.

— Родневич, два шага вперед. До обеда назначаетесь в помощь дневальным на кухне. В столовую шагом марш.

Только позже ребята догадались, почему наказание оказалось неожиданно легким. Старший лейтенант не имел права давать им наряды вне очереди, пока они не примут присягу. И лишь необыкновенная, по его мнению, дерзость вынудила командира пойти в чисто воспитательных целях на некоторое нарушение устава.

А рота отправилась на следующую безымянную высоту, чтобы научиться дружно ходить в атаку, поражать из учебного гранатомета танки, скрытно, используя подручные средства, переправляться через реку. Последнее занятие, учитывая небывалую жару, продлилось больше всего и напоминало обычное купание.

Усталые, но жизнерадостные, они топали в расположение части. Однако на подходе к столовой их ждало новое испытание. Неожиданно старший лейтенант, и без того стройный, еще более подобрался и певуче крикнул:

— Рота!

Рота перешла на строевой шаг.

— Песню!

Тут только ребята заметили, что на пригорке, недалеко от поворота к столовой, стоит в наполеоновской позе командир полка. Стоит и с нескрываемым любопытством поглядывает на них.

Вот когда они почувствовали острую нехватку запевалы Родневича! Начали препираться, кому начинать, да так громко, что Ванечкин крикнул:

— Отставить! Рота, кругом марш!

Вновь отошли на исходные позиции, повернулись и опять:

— Рота! Песню!

Чувствуя, что возникла угроза остаться без обеда, начали все вместе, но вразнобой:

— «Соловей, соловей, пташечка...»

— Отставить! Кругом марш!

И вот снова они подходят к роковому месту, мысленно внушая незыблемо стоящему полковнику:

— Ну, уйди же ты! Чего пялишься!

— Рота! Песню!

Бессонов бросил взгляд на идущего сбоку Рожнова:

— Боб, выручай!

Да Боб и сам почувствовал всю серьезность момента. Чтобы он остался без обеда?

И он вдруг запел, вернее закричал отчаянным фальцетом, на мотив «Соловей-пташечка», но в фокстротном ритме нечто невообразимое:

Сумерки тихо спускались! Раз-два!

В доме погасли огни! Раз-два!

Мы в карнавал собирались! Раз-два!

Петь и гулять до зари-и-и-и!

Рота, бурно рыдая от смеха, подхватила:

Скажи, скажи, дитя!

Любишь ли ты меня?

Сколько, сколько, сколько слез и горя!

Ты мне с собою принесла!

Тут уже дружный хохот потряс все подразделение. К счастью, они уже миновали командира полка, который, не разобрав слов, благосклонно отдал честь.

— Вольно! — утирая слезы, крикнул Ванечкин.

У входа в столовую их встретил Родневич.

— Чего это вы такие веселые? — подозрительно спросил Стас.

— А то, что остался ты без работы! — ответил Ромка.

— Как это?

— У нас в твое отсутствие новый запевала родился! — хлопнул он Рожнова по плечу.

— А ведь, правда, неплохо? — скромно сказал Боб.

— Большой театр по тебе плачет.

— Большой не Большой, но не хуже Козина, пожалуй.

— Жалко, что тебя, Боб, с нами на кухне не было, — сказал Стас, когда усаживались за стол.

— Почему? — спросил тот рассеянно, дожидаясь миски со щами.

— Повар очень щедрый попался. Ешьте, говорит, ребята, мяса, сколько хотите! Ну, я, конечно, навалился...

Рожнов огорчился:

— Так взял бы на мою долю.

— Из кухни нельзя выносить.

— А что ты вообще там делал?

— Картошку чистил! — гордо ответил Стас.

— Ты, говорил, не умеешь? — удивился Ромка.

— Она же молодая. Мы ее слегка ножичком чирк-чирк и в воду — бах.

— Значит, чирк-чирк? Не буду есть! — заупрямился Боб.

— Что ты переживаешь? — успокаивал его Стас. — На целине мы знаешь какую картошку ели? С черной водой. А здесь в баке варят, при полной герметизации. Никакой инфекции. Если где и червяк попадется, так опять-таки мясо!