Добрые люди

Подходя к дому, он со внутренней теплотой глянул на скверик со скамейками, стоящими вкруг вентиляционной шахты. Снова память ожила не таким уж и далёким прошлым: запахом саляры от крутых девятин и крепкого спирта от бутылок «девяточки», видом заросших джунглистыми надписями стен и манящих играми и телефонами вывесок, ощущением мягеньких и несолидных «пидорок», привычно раздувающих карман салидных чернотою дублёнок… Где-то там, за котельной, он впервые не смог встать на ноги без понимающей помощи Пашки, там же деловая Дашулька Демьянчук, первой из всех, поцеловала его чё-то типа под видом спора, при народе, суетливо, жарко, пьяно и… в темноте куда-то в ухо. Он набрал код на воротах, потом код на лестнице, поднявшись, надавил на кнопку звонка. С привычным удовлетворением он задел взглядом тусклые под краской следы от ещё трёх кнопок, некогда бывших рядом с этой: карьера деда пошла успешно, и он смог разными способами скупить все комнаты в этой коммуналке, отремонтировать их в классическом дубово-золочёном стиле. Словно сокрывшись на время за виртуальным советским пространством, квадратные метры проявились вновь в своём изначальном статусе огромной частной квартиры с большою ванной и с кухаркиной комнаткой, имеющей отдельный выход на чёрную лестницу.

За дверью долго не слышалось никакого движения, и он стоял, прислушиваясь к успокоительному лестничному объёму, ощущая тихую прохладу столетий. Потом, после того как он ещё два или три раза надавил, послышалось отдалённое шебуршание, медленное шаркание ног, царапание по двери, дрожь ключа в замке.

– Привет, дед! – радостно проговорил он.

– А… Олежка! Заходи, дорогой, заходи… – Дед потряс двумя руками, вспоминая пригласительный жест.

– Ну что, как живёшь-бываешь?

Олег говорил весело, подбадривающе. Балансировал на одной ноге, снимая ботинок.

– Да… Заходи… – проговорил дед, разворачиваясь и уходя вперёд руками в глубокую тень помещения.

Олег вздохнул, захлопнул входную дверь и выключил свет. Подхватил стоявшее в коридоре мусорное ведро, отнёс на кухню и поставил на место, в приоткрытую под покоцанной мраморной столешницей дверцу. Помыл и вытер руки. Захлопнул дверь холодильника.

Дедуля относился к тем новым советским интеллигентам, выбившимся из деревни в пятидесятые, которых так легко представить стоящими во главе ломящегося стола с большой рюмкой в руке и красочно и долго желающими здоровья в первую очередь имениннику, а затем, по старшинству, всем уважаемым людям, присутствующим за этим столом. Он казался породистым, имел стройность, умел модно причёсываться, одевался с шиком и хранил в памяти неисчислимое множество характеризующих время и людские типы историй, которые он умело рассказывал, завораживая всеобщее внимание, становясь неизменной душой компании. Теперь он заметно сдал. Уже много лет болел болезнью Альцгеймера или Паркинсона (Олег так и не смог запомнить, какой именно), принимал курсами лекарства и возвращался или удалялся от сознания в строгой зависимости от степени эффективности того или иного препарата. Его жена, теперь подурневшая, располневшая и вечно недовольная всем и всеми, очевидно, через силу тянула этот крест ради квартиры и повзрослевшей дочки, пребывающей в активном поиске достойной партии. Олег как-то не мог найти в последнее время общего языка с тётей Олей (особенно это стало сложным после того, как всплыла история с Олеськой, которая настойчиво и истерически нервно неоднократно находила этот его язык сама), поэтому и старался приходить к деду в дневное время, когда молодая «бабуля» пребывала на работе.

Олег прошёл по тёмному коридору меж высоченных белых дверей. За приоткрытой дверью спальни промелькнули устремлённое в потолок будуарное зеркало и не менее огромная скрипучая кровать, блестевшая лакированным деревом. Из-за кабинетной двери недовольно взглянул антикварный письменный стол, приладившийся сверху на уютное атласное креслице. В просторной и светлой гостиной царили чистота и строгость. Два тяжёлых комода серьёзными часовыми стояли друг напротив друга по боковым стенам, воздержа на накрытых кружевом столешницах символичные, внимательно подобранные семейные фотографии и объекты из статусных поездок; не менее солидная и глянцевая стойка между окон кряхтела под тяжестью устаревшего, но всё ещё огромного телевизора и положенной к нему техники, напротив располагался огромный и дорогой, но продавленный и потёртый кожаный диван, перед которым – журнальный столик, обсыпанный по кругу бумажными листами, понемногу опадающими из растущей на нём огромной кучи.