Добрые друзья

Видеть своих новых друзей на сцене было очень странно и удивительно. Среди ее прежних знакомых не было профессиональных артистов, и впечатление они производили совсем другое. Артисты-любители и на сцене оставались самими собой, только нацепляли на себя маски: миссис Корвисон изображала горничную, а майор Томпсон надевал парик и форму дворецкого — тем все и ограничивалось. Но эти артисты словно забывали о своих настоящих «я»; на сцене они начинали жить новой жизнью, и представить их другими было решительно невозможно. Джимми Нанн, к примеру, превратился в шута и фигляра; даже голос у него стал противным и писклявым. Верный помощник мисс Трант — вечно пекущийся о процентах и пищеварении — бесследно сгинул. Мистер Джернингем предстал перед ней незаурядным и ярким танцором, а мистер Митчем напустил на себя горделивый и величавый вид — беснуясь из-за острот и издевок Джимми, он напоминал разъяренного посла. Элси помолодела лет на десять и была воплощением легкомыслия (впрочем, ее сценический образ понравился мисс Трант куда меньше, чем настоящий). Даже Брандиты, пение которых мало интересовало мисс Трант — по той простой причине, что пение такого рода, и гораздо лучше, она слушала всю жизнь, — сумели произвести на публику впечатление. Миссис Джо величаво плыла над сценой, точно примадонна, и все аплодисменты в свой адрес принимала с царственной благосклонностью, будто герцогиня на открытии благотворительной ярмарки. А Джо, который время от времени «подкармливал» Джимми, мог запросто сказать: «Что ж, я должен тебе пятерку, старик» и с таким видом достать мятый клочок газеты, будто карманы у него и впрямь набиты фунтами. Сюзи была лучше всех: она нисколько не изменилась и играла саму себя, восхитительно озорную и бойкую, но в новом окружении все ее достоинства будто стали еще заметнее и ярче. Казалось, она родилась на сцене, а публика состоит исключительно из старых друзей, пришедших отпраздновать ее день рождения. Все песенки и шуточки Сюзи были очаровательно абсурдны. Распевая сентиментальные мюзик-холльные безделицы, она опускала голос все ниже и ниже, вдруг затаивала дыхание, всхлипывала и уморительно косилась на зрителей: любую песню она выворачивала наизнанку и со смехом отбрасывала в сторону. Ее танцы сами по себе были пародией, озорной насмешкой над ужимками Элси и Джерри Джернингема. Вдобавок ей удалось молниеносно обрисовать на сцене множество разных персонажей: одна-две фразы, поза, жест, гримаса — и вот вы уже вспоминаете какого-нибудь напыщенного индюка из числа своих знакомых. Каждый шаг по сцене Сюзи делала в чьем-то образе, одновременно оставаясь собой — за сменяющими друг друга масками вы неизменно видели саму девчушку, темноглазую, крепкую и приземистую, со вздернутым носиком и угловатыми плечами. Если выступления Джимми Нанна казались вызубренными и отточенными, то номера Сюзи напоминали лихую и остроумную импровизацию, россыпь дурачеств и приподнятых настроений — насквозь женственных и кокетливых: «Какой абсурд, милочка!» — словно бы восклицали они. Мисс Трант, хорошо помнившая времена, когда она и сама чувствовала то же самое, но вынуждена была скрывать, мгновенно влюбилась в Сюзи. А то, что Дотворту она показалась легкомысленной неумехой, которой надо выучиться петь слезливые баллады и мазать красным нос, чтобы хоть кого-нибудь рассмешить, только утвердило мисс Трант в ее вере и подлило масла в огонь ее воодушевления: о, вся эта затея стоила свеч из-за одной только Сюзи! Девочке нельзя останавливаться, ей надо идти вперед, несомненно.

Занавес опустился, зазвучали жидкие аплодисменты. Мисс Трант встала и захлопала как сумасшедшая. Вот она, труппа, ее труппа и ее друзья — они усердно трудились сегодня и всю неделю до концерта, но и теперь им хватало сил улыбаться (занавес подняли еще раз, чтобы они могли улыбнуться зрителям), — а бедные дотвортцы только и могут, что таращить глаза или ощупью искать шляпы. Нечестно! Мисс Трант хлопала со всех сил, и, когда зажегся свет, на нее даже стали удивленно коситься, но она ничуть не смутилась. По крайней мере не смутилась одна мисс Трант, даже если вторая немного покраснела — ведь теперь их было две.