Добровольцы

В числе кандидатов на отъезд назван и Владимирович-отставник. Эта фигура требует к себе особого внимания. Впервые я увидел его на вокзале в день нашего отправления. Из общей массы добровольцев он выделялся не только своим возрастом (ему уже за сорок), но и особой административной суетливостью. По обрывкам фраз я понял, что он бывший офицер-десантник и в нашей группе едва ли не самый главный. Последнее меня тогда нисколько не смутило, ибо кому, как не бывшему офицеру, руководить нами, добровольцами. Доверия прибавили и туманные намеки Владимировича на связи в патриотических организациях, личные контакты с лидерами оппозиции. Плюс ко всему его личный боевой опыт, якобы приобретенный в горячих точках от Египта до Приднестровья.

Однако самые первые попытки Владимировича командовать в группе потерпели крах. Казаки просто послали его в известном направлении. «Мужики» вежливо выслушивали его до конца, но делали все по-своему. Тем не менее при первых контактах с сербскими командирами Владимирович отрекомендовывался чуть ли не командиром группы. Впрочем, этим его «командирство» и кончилось. Отряд поглотил бывшего офицера. Бывший офицер бесследно растворился в отряде. Позднее выяснилось, что Владимирович военного училища не оканчивал, в армию попал после гражданского вуза (отслужил два года лейтенантом, потом остался), а всю службу занимался парашютной подготовкой (считай, спортсмен чистой воды). Нуждались в основательных пояснениях и строки его биографии, где говорилось о пребывании в горячих точках. До одной такой точки он просто не доехал. В другую попал, но в боевых действиях не участвовал — занимался парашютным инструктажем.

Крах командирских амбиций Владимировича — еще одно подтверждение простой истины: боевая обстановка самозванцев не терпит.

Наверное, к лучшему, что Владимирович так легко, уже в первые дни расстался с претензиями на командирство, иначе… До греха было бы недалеко. Я видел, как в один из критических моментов у него жутко тряслись руки, и он, бывший майор, лишь с пятого раза присоединил рожок к автомату. В другой раз, заряжая тот же самый рожок, он уронил с полдюжины патронов в костер, даже не заметив этого. (Лично откидывал палочкой с углей уже порядком нагревшиеся патроны.) Словом, и его отъезд для отряда — беда вполне переживаемая.

* * *

Живем странной жизнью. Графика несения вахты нет. Иногда, кажется, сербы вообще забывают о нашем существовании. По нескольку дней валяемся на койках в казарме. Выезжаем, не имея на то никаких причин, в Вышеград. Всякая такая поездка обязательно сопровождается обильными возлияниями. Когда сербы вспоминают о нас, выезжаем на вахту, ходим в рейды. Стрельба случается нечасто.

* * *

Иногда я мысленно перелистываю еще не существующий черновик моей еще не написанной, но уже существующей в памяти книги о моих югославских приключениях. Почти всегда при этом внутри активизируется внутренний цензор: это — убрать, это — усилить, это — забыть и никогда, ни при каких обстоятельствах, не вспоминать. Иногда при этом я объясняю сам себе: не надо цензуры, ведь эта книга — дневник, исповедь, книга от первого лица, здесь все должно быть так, как было на самом деле. И все-таки к братьям-сербам в этой книге надо быть добрее, снисходительней, бережней. Им и без того сейчас трудно, потому и не надо тащить на первый план то, что порою раздражает, что иногда режет слух и глаз. Тут дело даже не в том, что бытовые мелочи, пусть даже способные обернуться смертельной опасностью, — это пустяки, несопоставимые с масштабами задач, в решение которых мы вносим свой скромный вклад. Просто итог всех исторических и политических процессов в мире таков, что на сегодняшний день для нас, русских, ближе сербов никого нет. Соответственно, наоборот: мы, русские, для сербов — единственные союзники и друзья. Хотелось бы для объяснения этих простых истин найти понятные и убедительные слова. Тогда можно будет сказать, что книга — состоялась.

* * *

Очень по-разному складываются отношения с сербами. В отношениях с военными я уже отмечал, появился холодок отчуждения. Нас это нисколько не смущает. Наша совесть чиста. Мы приехали сюда не праздными туристами. Воевать — так воевать! Люди гражданские продолжают удивлять нас проявлениями теплой заботы и дружеского внимания. Недавно к нам, троим русским, отдыхавшим на скамейке в центре Вышеграда, подошел пожилой серб. Несколько минут стоял рядом, прислушиваясь к разговору, потом уточнил:

— Русы?

Услышав утвердительный ответ, ушел. Вернулся через четверть часа с пакетом в руках. Пакет молча вручил нам, так же молча пожал руку каждому и ушел. В пакете оказались две бутылки марочного рома. Последнее особенно удивительно, ибо официально в Вышеграде сухой закон, и алкоголь из торгового ассортимента исключен (однополчане покупают ракию с немалым трудом из-под полы где-то на окраине города).