Добролюбов: разночинец между духом и плотью

«Ведь ты знаешь, что вся наша надежда на будущие поколения. Было время, и очень недавно, когда мы надеялись на себя, на своих сверстников; но теперь и эта надежда оказывается неосновательною. Мы вышли столько же вялыми, дряблыми, ничтожными, как и наши предшественники. Мы истомимся, пропадем от лени и трусости. Бывшие до нас люди, вступившие в разлад с обществом, обыкновенно спивались с кругу, а иногда попадали на Кавказ, в Сибирь, в иезуиты вступали и застреливались. Мы, кажется, и этого не в состоянии сделать. Полное нравственное расслабление…»^{301}

Эти горькие упреки своему поколению заставляют совершенно иначе трактовать оптимистические прогнозы Добролюбова, очевидно, не уверенного, что именно оно состоит из «новых людей», как вскоре это будет представлено Чернышевским в романе «Что делать?». Нарисованный критиком портрет поколения напоминает всё тех же «лишних людей», «обломовых». Недаром Добролюбов констатировал, что обломовщина продолжает жить, она не похоронена. Есть основания думать, что критик адресовал упреки и самому себе.

Тем не менее социально-политические идеалы «новых людей» очерчены Добролюбовым достаточно конкретно. Это всё та же, уже хорошо нам знакомая «антропологическая» перспектива — призыв сделать достоинство и благосостояние любого человека мерилом социального прогресса:

«На первом плане всегда стоит у них человек и его прямое, существенное благо; эта точка зрения отражается во всех их поступках и суждениях. Сознание своего кровного, живого родства с человечеством, полное разумение солидарности всех человеческих отношений между собою — вот те внутренние возбудители, которые занимают у них место принципа. Их последняя цель — не совершенная, рабская верность отвлеченным высшим идеям, а принесение возможно большей пользы человечеству»^{302}.

Не случайно Добролюбову приходили восторженные письма от совершенно незнакомых, но сочувствующих читателей, например от молодого сотрудника «Современника» С. Федорова из Москвы:

«Вашими «Мелочами литературы» Вы расшевелили взрослых младенцев, спавших доселе сном праведников, оставить их на произвол судьбы было бы грешно и непростительно. Они повернутся на другой бок и опять-таки заснут. Они даже не совсем ясно сознают, зачем их разбудили. Им просто досадно, что им спать мешают, а спалось сладко, хорошо спалось… И со сна они еще плохо понимают: где был сон и где действительность… Прежде всего их надо вытрезвить, а это ведь будет нелегко сделать, ибо очень заспались. От души желаю Вам достойно докончить начатое. Разбудить — Вы разбудили»^{303}.

Зато люди постарше восприняли красочный портрет молодого поколения не просто как личное оскорбление, а как «очень опасный» ложный социальный шаг. «Very dangerous[15]!!!» — так, с тремя восклицательными знаками, называлась статья Александра Герцена в лондонском «Колоколе», в которой писатель и издатель оспорил уничтожающую характеристику своего поколения и задал головомойку «Современнику». Герцен в тот момент еще не знал, кто был автором статьи, подписанной «-бов», и узнал, судя по всему, только летом 1859-го, во время разговоров с Чернышевским, приехавшим в Лондон мириться с издателем «Колокола» и договариваться о взаимной поддержке.