Добро Наказуемо

Марина ехала и спрашивала себя, почему она ушла от встречи с отцом, к которой она так стремилась. Даже не ушла, а панически сбежала? Спрашивала, но переполненная чувствами от прошедшей встречи, чёткого ответа не находила и только немного позже, успокоившись, она разобралась в себе и определила причину этому. Она попросту испугалась. Испугалась того, что понимая поэтическую натуру своего вновь увиденного отца, инстинктивно подумала, что у него под влиянием собственного выступления и эйфории переданной ему восторженными слушателями, обострились чувства, и он в тот момент готов был обнять весь мир, а позже, когда буря чувств утихнет, поймёт, что сделал ошибку, бросившись в объятия незнакомой ему женщины, назвавшейся его дочерью, будет мучиться сам и доставит и ей немало страданий.

Раевский после концерта постоял на сцене, ожидая, что зрители разойдутся, а женщина, написавшая письмо, останется в зале. Но зрители продолжали аплодировать с затихающим энтузиазмом, и он понял, что ставит себя в глупое положение, при котором он останется на сцене под топот ног разбегающихся слушателей. У него мелькнула картинка из давнего прошлого, когда выступая на концерте в провинциальном городе на Украине, кажется в Кировограде, объявил, что в заключение он расскажет своё любимое стихотворение, но не успел его закончить, как из зала по одному, а потом группами стали выбегать люди. Он не мог понять, что происходит: только что они буквально неистово аплодировали и вдруг такая реакция на последнее стихотворение. Но оставшиеся в зале, стоя продолжали аплодировать, и он со смешанными чувствами ушёл со сцены и спросил администратора областной филармонии, где он выступал:

— Что происходит?

— Не обижайся, Володя, — потерявший на войне глаз, администратор, по имени Шая разъяснил: — это галошники. Бегут в раздевалку получить свои галоши и одежду, чтобы успеть на автобус. Но ты слышишь — тебе продолжают аплодировать. Выйди на сцену.

— Хорошо, а Вы, дайте команду никого в зал не пускать.

Раевский вышел на сцену и произнёс:

— Спасибо, товарищи! В знак благодарности за ваше тёплое отношение к моему творчеству, выразительно показанное вашими аплодисментами, даже не считаясь с риском получить свои галоши позже, я почитаю ещё.

— В зале засмеялись и вновь зааплодировали.

И он под барабанную дробь стуков в закрытые двери начал читать стихи, и к удовольствию оставшихся, читал ещё с полчаса. Он забыл бы эту историю, но в восьмидесятых, на одном из съездов, делегат из Украины напомнил ему об этом случае.

Но сейчас была совсем другая ситуация, и Раевский, поклонившись ушёл со сцены. Несколько раз он выглядывал из-за кулис, но зал опустел полностью. Не пришла*она* и за кулисы.

Раевский ужасно расстроился, и когда подошли друзья Марка с выпивкой и закуской, они сначала выпили в гримуборной, а потом поехали в гостиницу, где остановился Раевский, продолжили в ресторане, и закончили в его трёхкомнатном номере. Раевский давно так не напивался, но настроение ему пьянка не исправила, и он всё время жаловался собутыльником на какую-то женщину, что не пришла и не осталась.

— Да не переживай, Володя, из-за какой-то бабы. Мы тебе сейчас привезём такую ципочку, что оближешься.

— Дурак, ты Мотя, мне никто уже не нужен. Мне*она* нужна.

— Кто дурак, да я знаешь…

— Успокойся, Мотька, тебя пригласили с таким человеком поужинать, а ты… — пытался урезонить приятеля Марк.

Наконец, Раевский почувствовал, что переполнен и сказал:

— Пошли вы все в жопу, а я пошёл спать. Извините за компанию!

— Хорош адресок ты нам указал, поэт, — и продолжал уже вдогонку уходящему Раевскому, — Но мы тебя великодушно прощаем. Евреи народ мирный, да и шуметь в гостинице нельзя. Уже поздно.

— А чего евреи? Я не еврей. Я узбек, — гордо заявил один из приятелей.

— Ты, Узбек, на себя в зеркало посмотри, узбек он.

— Подумашь, зеркало. Моя мама еврейка, зато папа узбек.

— Чё, она у него в гареме жила? -

— Каком гареме? Она только третьей женой была, отец говорил, что самая любимая.

Компания покатилась со смеху.

— Ну и брехун, ты Узбек — прошлый раз говорил, что четвёртой женой была. Ну да хрен с тобой.

Дверь открылась и Семён шагнул в коридор. И тут произошло неожиданное. Семён увидел в метре от себя направленный на него пистолет и возглас:

— Halt! (Стоять!)

Сотни, а может и тысячи раз он с разными напарниками, отрабатывал это упражнение в кировоградской десантной бригаде. Сейчас, ещё не слыша дальнейшего восклицания: "Polizei!", — и не видя протянутого удостоверения, десантник, младший сержант Котик, мгновенно отреагировал (как учили): захват, бросок и угрожавший ему человек летит через него, своими ногами разбивая электрическую лампочку в коридоре и вылетая из квартиры в открытую дверь, шаг вперёд — и новая угроза, но удар левой ногой в пах противнику, а правой удар кулаком в челюсть и бросок в сторону от третьего, бросившегося на него человека. Прогиб, в руке табурет, бросок, но противник успевает от него увернуться. Громкий окрик по-русски:

— Стоять, Котик! Полиция.