Добро из зла

Аккуратно освободившись от объятий матери, Блейк медленно встала на ноги, ни на секунду не отводя взгляда от его лица. Сделала два шага вперед и застыла перед ним, глядя на родное лицо снизу-вверх, вновь ощутив себя нашкодившей маленькой девочкой. Мелькнула непрошенная мысль — статью Гира напоминал ей Мора.

Наконец, решившись, она заставила себя склониться в глубоком поклоне и произнесла самые трудные слова, которые вообще может сказать человек. Это далось ей на удивление легко — будто она уже выплакала все слезы, отпустила всю боль и стыд и смирилась с виной. Слова слетали с губ с уверенностью, которой она не ощущала годами, с силой, которую и не надеялась вновь отыскать:

— Ты был прав, папа. А я ошибалась. Пожалуйста, расскажи мне, как все исправить.

Секунду вокруг царила густая тяжелая тишина. Блейк сжала зубы, но хранила молчание, не поднимая головы. Наконец, она услышала тяжелый вздох, а на голову опустилась большая тяжелая рука, вновь напомнишая ей о Море, и…

— Нам надо поговорить, котенок. Расскажи мне все.

Самое очевидное и неоспоримое доказательство силы на Ремнанте, самая громкая бессловесная манифестация мощи и уверенности — не выключать на ночь свет. Такой привилегией на всей планете обладали только Королевства, лишь их столицы могли сверкать по ночам мириадами огней, представая с высоты золотым сияющим ковром небрежно рассыпанных драгоценностей.

Менаджери до такой уверенности было далеко. Блейк, с головой завернувшись в теплый плед, сидела на крыше, зябко ежась от уже подзабытого ночного пустынного мороза, так контрастирующего с дневной жарой, и бездумно пялилась в темноту. За этот бесконечный день она пережила столько эмоций — смеялась над Хонгом, перебрасывалась с ним шутками и трусила перед встречей с родителями, сгорала от стыда и съеживалась от боли под разочарованным взглядом тети, краснела от очередной выходки лиса, плакала от облегчения… и, наконец, была эта долгая исповедь, затянувшаяся до самого вечера, пять бесконечно долгих лет, рассказанных за несколько часов, история ее ошибок и боли, любви и разочарования, трусости и бегства. Блейк не скрывала почти ничего — и под конец чувствовала себя настолько вымотанной, что была уверена, что уснет, едва ее голова коснется подушки.

Она ошибалась. Провозившись с полчаса на кровати, в своей старой комнате, совершенно не тронутой никем за годы ее отсутствия, она чертыхнулась, забрала с собой одеяло и вылезла через окно на крышу. Блейк не могла спать и не могла думать, сознание будто застыло в вязкой смоле, вяло трепыхаясь в ожидании, когда его тюрьма застынет, навеки запечатав свою жертву в янтаре.

Наверно, из-за этого она совершенно не услышала звука шагов, самым позорным образом вздрогнув, когда отец опустился на черепицу рядом с ней.

— Не спится? — без нужды спросил мужчина и тут же продолжил. — Мне тоже.

Блейк скосила глаза на отца. В лунном свете он казался еще старше, чем был на самом деле — углубились морщины, превратившись в залитые тьмой каньоны, а серебро в волосах блестело отраженным светом.

— Зачем ты вернулась, Блейк? — тихо спросил Гира, не глядя на дочь.

— То, что будет дальше с фавнами и всем миром, — тихо ответила Блейк, припомнив слова Мора, сказанные ей перед расставанием в больнице. — Зависит от многих людей и организаций: Белый Клык, Айронвуд и Охотники, Совет Атласа и Мистраля… и от тебя. Мор пообещал мне, что позаботится о Белом Клыке и Охотниках… и я верю в Вайс. Она и Мор сделают все, что будет в их силах, чтобы спасти этот мир. Я собираюсь сделать тоже самое. "Просто Блейк", Охотница или боец Белого Клыка, могут изменить немногое… другое дело — Блейк Белладонна, дочь человека, который полтора десятка лет вел фавнов в их борьбе за равенство со всем миром, и вот уже пять лет вместе с ними строит страну на проклятой земле, на которой больше никто не хочет жить.

Опустив щеку на прижатые к груди колени, Блейк посмотрела на отца, внимательно наблюдающего за дочерью.

— Все это происходит из-за того, что никто не видит другого выхода. Мы слишком устали терпеть, жаться по выделенным нам кварталам и смотреть оттуда по ночам на сверкающий верхний город, жизнь, в которую нас никогда не пустят. Знаешь, какие песни поют в фавн-кварталах Вейл?

Прикрыв глаза, Блейк пару секунд молчала, вспоминая слова, а потом запела, без труда копируя ту бурлящую ярость, что металась простых безыскусных словах музыкантов, которых никто никогда не учил слагать стихи:

За мною по пятам одна и та же паранойя —

Зимнее утро, летний вечер после зноя —

Они не ходят меньше, чем по трое,

И страх в твоих глазах ничто не скроет.

Они не могут сочинить даже новую брань:

"Эй ты, рогатый!", "Животное!", "Тварь!"

И если не согласен, то прижмись спиной к стене,