Утром Клаус и Клауди никуда не пошли. Позавтракали, погуляли, поиграли на лютне и даже почитали друг другу вслух. Чудесный дом словно приворожил их. Юным путешественникам не надо было заботиться ни о чем. Даже убирать за собой не требовалось. Так проходили день за днем. Несколько раз юноша и девушка порывались сложить свои пожитки, взять запас провианта и продолжить путь, но все время откладывали, убеждая себя, что еще не достаточно отдохнули. В конце концов они перестали даже вспоминать о том, что куда-то шли, и потеряли счет дням. Им начинало казаться, что они всегда жили в этом уютном и при этом весьма услужливом домике посреди зеленой долины, ели, пили, спали, гуляли, читали, играли и пели.
Постепенно память о прошлой жизни вытеснялась пусть и однообразными, но яркими и живыми впечатлениями дня сегодняшнего. Клауди стала мягче и изредка посматривала на юношу не только как на попутчика. Правда, их отношения по-прежнему оставались невинными. Клаус слегка раздобрел и тоже стал подумывать о том, не сделать ли своей спутнице предложение. А что? Поженились бы. Нарожали бы кучу детишек. Благо чудо-дом поставляет все необходимое. Дровосека останавливало только то, что он не знал, как делаются предложения руки и сердца. Вся эта пастораль могла длиться неизвестно сколько времени, если бы не случилась гроза. Самая обыкновенная гроза с дождем и ветром, который гнул и ломал ветки деревьев.
Буря застала юношу и девушку во время прогулки. Черная туча надвинулась с востока, поглотив солнце. Белая вспышка на мгновение разорвала мглу, и оглушительный гром прокатился по небу от края до края. Клаус схватил спутницу за руку, и они припустили к дому. Однако, как бы быстро они ни бежали, гроза оказалась проворнее. Стена воды обрушилась всей своей шелестящей тяжестью, и путники мгновенно промокли до нитки. Трава жесткими влажными стеблями хлестала по икрам, намокшая земля раздавалась под ногами бегущих, словно старалась выскользнуть из-под них. Пришлось юным путешественникам перейти на шаг. Гроза бесновалась, сверкая изломанными стрелами молний и грохоча теперь уже почти беспрерывно.
Мокрые, грязные, оглушенные и ослепленные, дровосек и лучница подошли к дому, который встретил их теплом очага, горячей водой в лохани и чистым бельем. Клаус и Клауди по очереди вымылись и переоделись. В очаге уже закипала вода в сосуде с носиком, подвешенном над огнем на железном крюке. На столе исходила паром свежая выпечка. В глиняных плошках алело вишневое и смородиновое варенье, желтел мед. Все было по-прежнему, но что-то изменилось в самих юных путешественниках. Они сидели за столом, распаренные, благостные, прихлебывали горячий напиток, настоянный на меду и травах, но прежнего покоя и безмятежности уже не было в их душах. Гроза словно смыла с них многодневные напластования лени и беспамятства.
— Что-то мы загостились с тобой, Клаус… — смущенно пробормотала девушка. — Не для того же мы сюда шли, чтобы сидеть здесь и жирок нагонять.
— Да, верно, — угрюмо кивнул юноша. — Пора и честь знать.
— Завтра с утра и выдвигаемся.
— Где-то у меня топор завалялся. Надо сделать перекидные мостки, чтобы через те расщелины переправляться. Помнишь?
— Помню, — кивнула она. — Вот и займись ими, а я покуда припасы соберу в дорогу.
Словно подслушав их разговор, гроза утихла, тучи разошлись, выглянуло солнце. Дровосек отыскал свой топор, поточил его и отправился в лесок, где срубил пару молодых березок, сделав из них что-то вроде лестницы. Когда он вернулся, то застал Клауди взирающей с обескураженным видом на пустой заплечный мешок.
— Что случилось? — спросил юноша.
— Да вот хотела уложить пирожки и булочки, что остались от нашего полдника, — принялась объяснять девушка. — Пока ходила за мешком, со стола все пропало, словно корова языком слизнула…
— Ну, ничего, — ободряюще отмахнулся Клаус. — Соберем то, что домик нам приготовит на ужин, да и завтрак утром прихватим.
Клауди покачала головой.
— Боюсь, ничего у нас не выйдет, — сказала она. — Еду отсюда мы сможем унести только в желудках.
— Тогда набьем брюхо впрок, а потом будем жить на подножном корму. Не впервой.
— Знаешь, Клаус, не хочу я оставаться в этом доме больше ни минуты. Выступаем немедленно!
— И то верно! — согласился тот. — Тогда укладываем свои пожитки и потопали.