До встречи в раю

- Да. Пытались кормить насильно - так она кашляет, выплевывает.

А еды и так не хватает.

- Может, ее усыпить? - в раздумье произнес доктор.

- Наверное, придется,- тут же согласилась медсестра.

- Да, вот еще что. Сделайте больному Цуладзе инъекцию однопроцентного раствора апоморфина.

- Апоморфина?! - Черные брови Аделаиды Оскаровны дрогнули, глаза еще более округлились.

- Да.

- Но ведь он вызывает сильные приступы тошноты, рвоту.

Шрамм строго посмотрел на старшую медсестру.

- Начинаем новый курс лечения. По специальной методике.

Про себя он злорадно подумал: "Пусть почувствует, как меня тошнит от его блаженного умничанья!" После чего сделал приписку в тетради: "Попробуй, сволочь, апоморфину в задницу!" - И отметил заметное улучшение настроения.

Худшие предположения доктора подтвердились: жена ему изменила, и не просто с кем-то, а с человеком, который уже при жизни стал легендой, устрашающим символом для врагов, всесильной и могущественной мессией, кумиром масс. Это был не кто иной, как Лидер национального движения Республики - Кара-Огай. Штаб-квартира его находилась волею судьбы в К. Буквально на следующий день после мучительных размышлений, догадок доктор своими глазами увидел супругу в белом "мерседесе" Лидера - и сразу все понял по ее глупо-счастливому выражению лица. Иосиф Георгиевич почувствовал боль и опустошение, он как раз собирался идти домой, но повернулся и потерянно побрел обратно в клинику, открыл кабинет, зачем-то достал свою тетрадь, рассеянно перелистал ее, схватил ручку, тут же бросил ее и расплакался.

Кто-то вдруг постучал в дверь, осторожно и коротко. Иосиф Георгиевич быстро вытер слезы и сипло выдохнул:

- Да-да!

Это была старшая медсестра. Сейчас она не поедала его взглядом, наоборот, смотрела куда-то в сторону.

- Вы позволите мне войти? Извините, Иосиф Георгиевич, я видела, как вы вернулись.

- Пожалуйста. Доктор еле сдержался, чтобы не послать ее к черту.

Женщина порывисто вздохнула.

- Иосиф Георгиевич, при всем моем уважении к вам... Я очень уважаю вас... Но я не могу оставаться равнодушной. Возможно, это не мое дело. Но позвольте мне так не считать.

- Покороче, пожалуйста! - От долгого предисловия перед неминуемой гадостью, которую собиралась выложить Аделаида, у доктора заныло сердце. "Что еще?"

- Видите ли, речь о вашей супруге. Мне неловко и больно говорить об этом, я знаю вас давно, весь коллектив вас любит, уважает как интеллигентного человека, прекрасного, доброго. И на этом фоне, вернее, я хотела сказать, глядя на вас, я волнуюсь, мне очень жаль, но я не могу не сказать, что ваша супруга встречается с этим, руководителем, Кара-Огаем... Она умолкла и кончиками пальцев порывисто вытерла испарину на лбу.

"Ишь как разволновалась, вобла пересохшая",- совершенно равнодушно подумал Иосиф Георгиевич.

- Я это знаю,- бесцветным голосом произнес он. У вас все или есть еще что сказать?

- Нет. Простите, если помешала. Я, наверное, бестактна... Дорогой Иосиф Георгиевич, ваша судьба, может, изменится, но знайте, что в моем лице вы всегда найдете поддержку, сочувствие, внимание. Если б вы знали, насколько глубоко мое уважение к вам...

- Спасибо,- перебил доктор. Вы достаточно уважили. Благодарю вас.

Доктор подошел к окну, и впервые его поразили своей грубой нелепостью металлические решетки; с пронзительной болью он ощутил, как они вобрали в себя его жизнь, молодость, надежды, мечты.

* * *

Лаврентьев спал - почти не дышал. Даже не храпел, как обычно, видно, обессилел. Потрескавшийся рот, массивный подбородок, безвольно опущенный на грудь. Не Лаврентьев, привычный энергоноситель, а полуживая рыба, загнанная в сеть...

Ольга тихо отворила дверь, осторожно опустилась на стул перед забывшимся Лаврентьевым. Она подумала: "Мне кажется, что я знаю про него почти все".

За черным окном перешептывались длинные ветви тополя. Они будто хотели заглянуть в маленький желтый кусочек окна и выяснить, почему обитатели дома прячутся за спинами и животами бесформенных толстяков, которые вповалку неподвижно лежали на подоконнике аж до самой форточки. Мешки на окнах имеют свойство преображать любое помещение, навеивая неистребимую складскую тоску.