До последнего солдата

— О подземелье расспрашивать будешь, о штольнях? Согласен, они вам как раз впору.

— Сначала о парнишке, который у тебя живет и которого ты слишком скупо пред очи людские выставляешь.

— Под ружье подставить хочешь? — устало усмехнулся старик, присаживаясь на лавку у окна. — Ненадежный штык у тебя появится.

— Просто ночью мне показалось, что я слышал женский голос. Так я действительно слышал его, или показалось?

Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза. И старик понял, что дальше темнить нет смысла.

— Женский, в этом ошибиться трудно. Хотя девка моя и старалась всячески подделывать голос под мальчишеский.

— Вот теперь все становится на свои места, — вздохнул капитан, — а то мне уже начало казаться, что это у меня галлюцинации какие-то.

— Я ведь потому так охотно и пригласил тебя, офицер-командир, к себе, чтобы хоть какую-нибудь защиту иметь. А то ведь пока немцы тут хозяйничали, она большей частью в каменоломнях пряталась. Если на хуторе тихо, сидит в хате, прохаживается, даже рыбу удит, одевшись под хлопца. А как только немцы нагрянут, под камень уходит.

— Божественная тактика.

— Я там и пещерку для нее козьими шкурами вымостил, да шинелями-одеялами утеплил. Даже буржуйку поставил, но так, чтобы в штольню чадила. А что сделаешь? Не мы эту войну затевали-кровавили, поэтому нам ее без крови пережить надобно.

— Кто она тебе: дочь, внучка?

— Племянница. Калиной зовут. Из села она. Мать в сорок первом умерла, как раз за месяц до войны. Без отца росла. Лицо у нее не шибко бабье: что хлопец, что девка — не сразу раскумекаешь. Я это приметил, ну и…

— Божественно. Вопрос, однако. Ну, хорошо, от немцев прятал. Чего ж от своих прячешь?

— А что свои? Свои — они те же мужики-кобеля. И дело свое мужское ушло знают.

— Тоже трудно не согласиться.

— Хорошо хоть ты тут какой-никакой офицер, и даже капитан, появился. Думаешь, лейтенанта этого твоего послушались бы? А то еще старшина всеми командовать начал, потому как ротный их не шибко в дела солдатские вникал.

— Когда появляется хоть какой-нибудь капитан, — это всегда неплохо. Но ты все же покажи мне его… Не Калину, а подземелье «твоего парня». Оно нам может пригодиться.

— Под лазарет?

— Может, и под лазарет. Для начала перенесем туда майора. Не возражаешь?

— Только майор там и поместится, — пожал плечами Брыла. — Я и сам хотел сказать, чтобы его там отогревали, коль уж учительница побоялась оставаться с ним в доме. Вот только заносить туда трудновато будет. Разве что придется снова со штольни ход проламывать.

— Нужно будет — проломаем. Пошли, покажешь.

— Тяжело мне туда, с моими ногами. Калина, — позвал он, выйдя в коридор. — Слышь, девка? Проведи офицера в свою подкаменную келью.

Девушка не ответила, и старик заглянул в ее комнатку.

— Насыщается, — объяснил ее молчание. — Котелочной кашей. Сердится: выдал, что девка. А разве, — скабрезно рассмеялся Брыла, — такое добро долго упрячешь?

Он зажег фонарь, прошел в конец коридора, отодвинул полупустую кадку и потянул на себя заваленную всяким старьем полку. Она открылась, как обычная дверь. Войдя в проем, старик толкнул еще одну дверь, представлявшую собой, как понял Андрей, железный каркас с полочками, которые были заставлены старательно подогнанными друг к другу каменными плитами с ребристой, необработанной лицевой стороной. Она поддалась с легким ревматическим скрипом, открывая узкий мрачный ход, ступив в который, капитан оказался в небольшом каменном мешке.

— Где это мы? В этой стороне дома вроде бы должен находиться сарай.

— Сарай дальше. Стена, что слева — камнетесня моя, мастерская. Между ней и скалой — под краем ее, под карнизом, — проход образовался. Так мы с отцом, Царство ему, только слегка обтесали его. А вон там, справа, внизу, — вот-вот, нагнись, она у тебя под рукой будет, — еще одна плита, тоже на стальном вертеле. Отец мой и в кузнечном деле мастак был. Открой ее, и увидишь ступени.

— Открыл. Вижу. Спустимся?

— Э, нет, туды я уже не ходок. Тяжело мне с моими ногами туда-сюда шастать. Да и тесновато для телес моих. Калина! Калина, христова девка! — позвал он.

— Здесь я, — неприветливо отозвалась девушка, протискиваясь между стеной и стариком. Потом, точно так же, обдав Беркута немецким солдатским одеколоном (вот почему его подушка так пахла женскими волосами и этим одеколоном!), протиснулась мимо него и, бесцеремонно отобрав фонарь, уже через секунду оказалась на ступенях, с которых на капитана повеяло могильным холодом подземелья.

— И с каким же умыслом вы все это мудрили здесь? — успел он спросить старика, прежде чем ступить в каменную теснину вслед за девушкой. — Какие такие драгоценности прятали?

— Жизнь свою прятали — вот что я тебе скажу. И в империалистическую, и в революцию, и в Гражданскую. Да от банд, от грабителей — смертоубийц в страшные голода.

— Но если бы чекисты тайник ваш обнаружили…