До последнего солдата

Ефрейтор Арзамасцев, его давний, вечно ворчащий спутник и не самый храбрый на этой войне солдат, конечно, по существу, прав: они встряли в эту заварушку по собственной глупости. Да и сам этот гарнизон возник только потому, что здесь оказался он, Беркут. Остановил бы тогда машину сразу же за мостом, или сошел бы с нее еще на том берегу — судьбы бойцов, которые заперты сейчас здесь, да и их собственные, могли бы сложиться совершенно по-иному. В конце концов самолет сел на своей территории. Каких-нибудь полчаса ходьбы по дороге в ту сторону, откуда пробивался грузовик Ищука, и они оказались бы в штабе его части. А значит, то, о чем он, Андрей Беркут, мечтал годами, наконец сбылось бы. Это ж какое нужно иметь «везение», чтобы после стольких мытарств попасть на эту, совершенно чужую для них «свадьбу»!

Но, с другой стороны, не окажись он волею случая на этом плато, вряд ли кому-нибудь другому удалось бы сформировать в Каменоречье такой вот гарнизон. Окруженцы попросту начали бы уходить на тот берег. И многие еще успели бы преодолеть реку до того, как немцы достигли косы. Да и потом, на следующую ночь, еще можно было пробиваться, уходя плавнями, или на плотах, вниз по течению. Но тогда командование не получило бы этого великолепного плацдарма. И некому было бы сковывать здесь сотню-другую немцев.

А раз так, значит, он, капитан Беркут, оказался здесь не зря. Ему, солдату, не много нужно от судьбы. Но, как любому другому солдату, все же хочется верить, что его храбрость, его раны, даже гибель — все это не зря. Что он тоже помог своей армии, что почти такая же невероятная, как второе пришествие Христа, победа, которая в конце концов когда-нибудь наступит, будет освящена и его потом-кровью.

«Нет, Громов-Беркут, — сказал он себе уже более уверенно, — ты действительно все еще жив, а война все еще продолжается. Так что обижаться тебе на судьбу и командиров нечего. Жаль только отца не смог повидать. А надо бы… Как-никак в роду Громовых мы последние. И никого у старика, кроме меня, нет. Невозможно даже представить себе, как он переживал, как мучился догадками относительно того, что же произошло с его лейтенантом-наследником, где он оказался: в окружении, в плену, или, как говорил дед, "в вечном натомсветном фронтовом резерве"»…

Уже засыпая, Андрей услышал, как шумно отворилась дверь комнаты, в которой жили старик и парнишка, потом уловил едва слышимые шаги прокрадывавшегося к его двери человека, легкий скрип петель…

— Спит он уже. Лучше утром напоим. Устал.

Однако голос принадлежал не мальчишке. Обычный женский… Даже как-то по-особому приятно звучащий женский голос.

«Бред какой-то, — мысленно нашептал он себе. — Привык к прокуренной солдатской хрипоте, вот и мерещится…».

И все же снилась ему в эту ночь… женщина. Русоволосая, с распущенными косами, широкоскуло улыбающаяся. В точно таком же сарафане из китайского шелка, в каких ходили молодые приамурские казачки. Стояла она на берегу реки, на косогоре, и улыбалась: незнакомая, неласканная, непонятно как и почему возникшая в его сонном сознании.

— Спите, товарищ капитан? — вдруг ворвался в этот сон чей-то нахрапистый голос.

— Уже не сплю. Что произошло?

— Привидение привел вам, капитан. Персональную тень генерала Манштейна.

— Не понял, — подхватился Беркут, сонно уставившись на неясно вырисовывающиеся тени, представшие перед ним в серовато-синем сумраке рассвета. — Ты, Мальчевский?

— Немецким разведчикам на «язык» достанетесь, если и дальше спать будете вот так, не закрываясь и без личной охраны младсержа Мальчевского…

— Партизанская привычка. В землянках замков не существовало. Так что произошло?

— Привидение, говорю, то самое… — подтолкнул он поближе к командиру несуразную в своей шинельной бесформности тень, — что на первой заставе, у «ворот», воевало. Всю ночь подстерегали. С одной стороны немцы, с другой — мы с Зотовым.

— Так это вы? — обратился капитан к «привидению», на ощупь стаскивая свои сапоги. — Вы палили там двое суток подряд?

— Получается, что я, — неожиданно густым басом ответило «привидение».

— Кто такой? Из какой части?

— Да часть моя теперь далеко, — продолжало оно натужно басить архиерейским каким-то басом. — И остался я там не по приказу командира моей части, а по вашему, личному.

— Моему?! — застыл Беркут с сапогом в руке. — То есть как это — по моему?

— Да вашему же.

— Слушайте, давайте поконкретнее.

— Звонарь я. Рядовой Звонарь. Вы когда, товарищ капитан, прибыли сюда, сразу же оставили меня на прикрытие. Ну, словом, немцев приказали попридержать.

Услышав это, Беркут яростно помотал головой, пытаясь окончательно развеять остатки сна. Он попросту отказывался что-либо понимать.

— Постойте, но ведь я же приказал задержать врага минут на десять. В том случае, если фрицы сунутся сразу же, то есть раньше, чем успеем перекрыть дорогу и наладить оборону.