До Последнего

Все это было ложью. Любой дурак мог это понять, а Дарус дураком не был. Кое-что еще, на что стоит обратить внимание позже.

— Я понимаю. В этом мире, где у нас ничего нет, мелочи приобретают новое значение. — Он взглянул на дверь. — Можем ли мы доверять этому Косу? У нас есть только его слова, которые передала ему Тиннстра.

Дарусу понравилось выражение беспокойства, промелькнувшее на лице мага:

— Он — один из нас.

— Предательство и смерть — единственные неизбежные последствия войны.

Рука мага застыла на сумке, отчего Дарусу стало еще любопытнее, что же в ней находится. Определенно что-то важное. Оружие, возможно?

— Проследи, чтобы люди постоянно наблюдали за улицей.

Он улыбнулся:

— Я об этом позабочусь.

Он оставил мага сидеть, сжимая в руках его сумку, и назначил нескольких шулка на дежурство. Правда, их было не так уж много, и он позволит тем, кого выбрал, устать и заскучать, прежде чем даже подумает о замене.

До окончания Секановари будет еще много сражений, и Дарус собирался позаботиться о том, чтобы его солдаты были в настолько плохом состоянии, насколько это будет в его силах.

Никто не заметил, как он проскользнул на кухню. Рядом с мешком с хлебом и вяленым мясом стояла бочка с водой. Не потребовалось особых усилий, чтобы открутить пробку у основания бочки, и вода начала вытекать. Он наблюдал, как она бежит прямо к мешку, и улыбнулся, когда ткань быстро потемнела. Прекрасно.

Волна боли пронзила Даруса. Магия Рааку становилась все сильнее. Боль — это хорошо, сказал он себе. Боль — это могущество. И все же... Все его тело содрогалось, как будто его растягивали изнутри. Даже обрубок руки горел.

Пот стекал по его лбу, когда он заглянул в щель в двери, ведущей в главную комнату. За ним никто не наблюдал.

Он проскользнул в комнату и направился прямиком к лестнице. Этажом выше было три спальни, поэтому Дарус занял одну для себя. Оказавшись внутри, он притащил маленький столик и придвинул его к двери. Это не остановит любого, кто решится войти в комнату, но отпугнет случайного посетителя.

Как только это было сделано, он снял куртку и рубашку и задохнулся. Из-под кожи у него выступили бугорки, которые бегули вверх и вниз по животу, плечам, спине, как будто под ними что-то бурлило. Вид магии Рааку в действии каким-то образом усилил боль, и Дарус схватился за спинку стула, чтобы удержаться на ногах.

Боль была приятна. Боль была необходима. Но кем он станет? Рааку обещал ему, что это будет великолепно.

Когда он будет готов, он задушит мага и будет смеяться, глядя, как жизнь уходит из глаз дурака. Он убьет их всех и искупается в их крови.

Он… Во имя Кейджа, ему было трудно дышать, трудно думать.

Ему хотелось кричать.

Он схватил вонючую рубашку Джакса, прикусил рукав и рухнул на кровать, сердце бешено колотилось, тело подергивалось. Он менялся.

Кем он станет?

 

88

 

Лаафиен

Кейджестан

 

Лаафиен был напуган.

Ему оставалось жить считанные мгновения — факт, о котором он знал сотни лет, — но не это повергло его в ужас. Больше всего его беспокоили перемены в будущем, новые переменные, которые он не предвидел и не понимал, и все это, в совокупности, привело к осознанию того, что он понятия не имеет, что произойдет дальше.

Лаафьен впервые увидел будущее, когда ему было четырнадцать. В том видении он увидел, как умирает его отец, иссушенный раком, — оболочка человека, которого знал Лаафиен. Это было так реально, так ужасно. Он выбежал из своей комнаты, воя и заливаясь слезами, и увидел, что его отец смеется за завтраком вместе с братом Лаафиена, Аасгодом.

— Это был просто дурной сон, — сказал отец, потрепав его по щеке. — Лучше забыть.

Но Лаафиен знал, что это был не сон. Он все еще видел отголосок этого в лице своего отца. Видение и реальность накладывались друг на друга и сливались, и каждое мгновение становилось воспоминанием, приближающимся к завтрашнему дню.

Его посещали новые видения. Он знал, когда пойдут дожди и когда засияет солнце. Он наблюдал, как семена прорастают, превращаются в цветы, а затем в мгновение ока увядают. Он видел, как на полях, где росла пшеница, появляются дома. Он шел по улице и встречал еще не родившихся людей, мгновенно понимая, как они умрут.

Часто его разум мучился тем, что он видел, и грозил сломаться под тяжестью знаний и неослабевающей боли, которая сопровождала видения. Некоторые из них были лишь вспышками, в то время как другие длились часами, заставляя его дрожать на полу.

Несколько месяцев спустя отец впервые дал ему воды Чикара, и последовавшее за этим видение было яснее и ярче, чем когда-либо, как будто он жил настоящим моментом, а не видел что-то краем глаза. Воины с лицами-черепами маршировали по улицам, украшенными красными флагами, пока трупы болтались и плясали с ветром на виселицах.

Тогда он научился не говорить о том, что видел. Никто не заслуживал того, чтобы разделить ужасы того, что он узнал.