До Последнего

— Меня беспокоит не только то, что она сделала. Дело в ней. Она... так сильно изменилась.

— Разве не все мы изменились?

— Вы в последнее время разговаривали с Тиннстрой? — тихо спросила Зорика.

— Нет. Уже несколько дней. Она замкнута, и, как вы знаете, мы никогда не были лучшими друзьями.

— Я беспокоюсь о ней. Глупо, правда, — ей, как никому другому, не нужно, чтобы о ней беспокоились, — но я беспокоюсь.

Аасгод помолчал, тщательно подбирая слова:

— Она... она хочет выиграть эту войну.

— Но какой ценой? Вы знаете, как ее называют солдаты?

— Да. Одни говорят, что она дочь Синь, другие — что она сама Синь. Они думают, что она — Смерть.

Зорика вытерла уголок глаза:

— Она моя мать.

— И всегда будет.

— Тогда почему я ее больше не узнаю?

— Тиннстра вернется к вам, когда все это закончится. В глубине души она хороший человек. Вы это знаете.

— Когда-то была. До того, как она начала пить воду Чикара. До того, как вода ее изменила.

Аасгод замолчал, как будто пытался придумать, что ему следует сказать.

— Это правда, она пьет слишком много воды. Каждый раз, когда я ее вижу, мне кажется, что она выпила еще. Но я беспокоюсь не только о том, как это влияет на нее. Мы привезли с собой из прошлого совсем немного, и запас Тиннстры, должно быть, уже на исходе. Я боюсь, что скоро она начнет пить мою.

— Мы не можем этого допустить. Без воды вы будете бессильны.

— Ну, разговор с ней не поможет. Я удивлен, что она до сих пор не пырнула меня ножом.

— Что нам делать?

— Не знаю.

— Я боюсь, — сказала Зорика. — Боюсь, что она...

— Боюсь, что она сделает что? — Голос Тиннстры заставил их вздрогнуть.

Они оба покраснели, и Зорика почувствовала себя виноватой. У входа в палатку стояла ее мать.

— Тиннстра! Я не знала, что ты здесь.

— Очевидно. — На глазу Тиннстры была новая повязка, черная. — Есть ли что-нибудь, что ты бы хотела сказать мне в лицо, то, о чем ты с удовольствием говорила за моей спиной?

Аасгод шагнул вперед, встав между двумя женщинами:

— Тиннстра, все было не так.

— Заткнись, или я отрежу тебе язык, — огрызнулась Тиннстра. Она набросилась на Зорику. — После всего, что я сделала для тебя — отказалась от всего ради тебя, — и так ты мне отплатила? Ты сказала ему, что боишься меня? Милостивые Боги, я практически твоя мать.

— Ты действительно моя мать, — сказала Зорика. — Ты неправильно поняла, что я пыталась сказать.

— Конечно, — сказала Тиннстра. Ее улыбка была жестокой, режущей. — Я должна была понять, что ошиблась. Пожалуйста, прости меня.

— Тиннстра, ты слишком остро реагируешь, — сказал Аасгод.

Внезапно на лицо Аасгода уставился нож:

— Что я тебе говорила о разговорах?

— Ширудан. — Щит, вставший между Тиннстрой и Аасгодом, не позволил ей напасть на мага, но не помешал Тиннстре бросить в сторону Зорики сердитый взгляд, который ударил девушку в сердце.

Ее мать убрала нож обратно в ножны. «Если позволите, я вернусь к попыткам защитить вашу жизнь». Ее поклон был коротким, официальным, холодным, затем она повернулась и вышла из палатки.

Единственным звуком был треск щита, когда Зорика и Аасгод смотрели ей вслед.

— Простите, — сказала Зорика, рассеивая щит. — Я подумала, что она собиралась… Простите.

Аасгод глубоко вздохнул:

— Я тоже так подумал.

— Я должна пойти за ней... объяснить.

Аасгод протянул руку.

— Не сейчас. Я думаю, она только что выпила немного воды Чикара. Что бы вы ни сказали, она этого не услышит, и ситуация может обостриться.

— Она не причинит мне вреда, — сказала Зорика. — Она не сможет.

— Она могла бы попытаться.

— Это из-за воды с ней такое происходит, так? Вода делает ее злой? Опасной?

— Вода. Война. Наверно, все. — Аасгод почесал в затылке. — Тиннстра провела последние пятнадцать лет, пытаясь стать тем, кем она не является, погребая себя под гневом и магией. Но настоящая она — женщина, которая вырастила вас и любит, — она все еще там. В этом я уверен.

Зорика посмотрела в окно палатки, чувствую, что ее сердце разбито.

— Надеюсь, вы правы.

На этот раз Аасгод улыбнулся легко:

— Вы знаете, как вас называют солдаты?

— А я хочу это знать? — Зорика сомневалась, что это было что-то хорошее.

— Надежда. Они называют вас Надеждой.

— Это уже кое-что, я полагаю.

— Это все.

 

48

 

Раласис

Северная дорога

 

Еще одно утро.

Раласис застонал. Он начинал их ненавидеть. Больше, чем когда-либо.

Раласис никогда не был одним из тех раздражающих «жаворонков», которые вскакивают с постели едва рассветет. Чаще всего в этот момент он брел домой, пошатываясь, настолько пьяный, насколько это вообще возможно. Затем он падал в постель, обычно в чьей-то компании, и спал остаток дня, пока не приходило время проделать все это снова, смывая головную боль той же порцией яда, из-за которого он изначально чувствовал себя таким жалким.