До и во время

Как-то, смеясь, он говорил нам, — сказал Ифраимов, — что две вещи похоронили последние его опасения на сей счет: слова Ленина, что революция — это искусство, и слова противников Ленина, говоривших, что он разыграл революцию как по нотам. Расшифровка кода заняла у Трогау четыре года напряженного труда, а дальше стало ясно, что, например, знаменитая ленинская работа „Государство и революция“ вся есть не что иное, как тщательная запись одной из главных тем „Мистерии“. Сложную картину дали выборочные расшифровки других ленинских сочинений. В общем, — говорил Ифраимов, — Трогау полагал, что все поздние работы Ленина, вплоть до написанной на смертном одре статьи „О кооперации“ и „Письма к вождям“ — политического завещания Ленина, на самом деле тоже являются частями зашифрованной партитуры „Мистерии“.

„Работа Трогау, — продолжал Ифраимов, — была, как я уже говорил, прервана в начале, тем не менее два переведенных им фрагмента: один — вступления, другой — главной темы, не были изъяты при обыске и чудом уцелели. Сегодня я их захватил, и, возможно, они будут вам полезны“.

Здесь, в своем „Синодике“, я привожу трогауский перевод ленинской стенограммы без всяких изменений.

* * *

„Запахи — равноправная составляющая партитуры Скрябина, иногда в отдельных ее частях они даже выходят на первый план, оттесняя и световые эффекты и собственно музыку. Звуки медленно остывают, холодеют. „Мистерия“ вся соткана из смертей, и агонии выписаны Скрябиным с почти медицинской дотошностью; бывает, что это ложный конец, тема длится, длится, все в ней уже измучено, искривлено, все вызывает у нее боль, но это еще не агония, идет долгая борьба со смертью, весы колеблются, а потом тема вновь поднимается; он играет ее мощнее, мощнее, и это как с человеком. Человек может вытерпеть многое, кажется, что он вообще может вытерпеть все, и в этом, в том, что человек может все вытерпеть, что для него нет предела ни в грязи, ни в мерзости, ни в подлости, ни в страданиях, ни в унижениях, ни в зле, — апофеоз и торжество жизни, по Скрябину.

Однако проходные темы, как правило, слабые и мелодичные, умирают у него все время, они не выдерживают и тихо, как старухи, приготовившись и оплакав себя, уходят, и вот всегда, когда вслед за смертью темы Скрябин, словно хороня ее, провожая в последний путь, почти до тишины приглушает звуки, — вступают запахи, это их время. Запахи тогда буквально буйствуют. Впрочем, в начальных аккордах, там, где речь идет о Петербурге, в запахах много слабости, умирания. Скрябин соединяет их чрезвычайно прихотливо, о гармонии речи здесь нет, любимый его прием — смешать запахи великосветского салона, духов, цветов с запахами бойни или помойки.

Если в музыке законы гармонии остаются для него все же важными и мелодии, то прерываясь, то снова возникая, тянутся почти до конца „Мистерии“, то запахи — это какофония, это прямое отрицание, убийство, заклание гармонии; он ненавидит их, словно астматик; если он где и безумен, то в том, как он обращается с запахами. Надо подчеркнуть, что, несмотря на эту мешанину, палитра запахов у него очень резка, она буквально бьет, запахи в любой смеси утрированно чисты и не связаны с другими, не замутнены. Они никогда не составят пусть самого поганого букета, они только не дают друг другу жить, только глумятся друг над другом. Из-за этого, когда снова, всегда очень тихо, как бы из ничего, среди этого бреда возникает музыка, она, какой бы трагичной ни была тема, звучит смягченно, подчеркнуто мелодично, принося успокоение и умиротворение.

В музыке, несмотря на новаторство, Скрябин, вне всяких сомнений, остается в рамках традиции, хотя и очень широкой, свободной; в запахах он отрицает не только традицию, но и вообще культуру. Это разрушение и отрицание всего, в первую очередь организованных, сотворенных человеком букетов, будь то сыр или духи. Тем не менее в той какофонии запахов, которая пронизывает скрябиновскую партитуру, достаточно хорошо различимы две переплетающиеся темы: город в петербургском своем обличье и юг России — начало движения Мистерии в Индию. Обе темы даны в явной длительности; и по ним, по запахам, понять, как представлял себе ход Мистерии Скрябин, как ни странно, легче, чем по музыке.