До и во время

Жизнь довольно быстро подтвердила убеждение де Сталь, что если бы русские дворяне больше времени проводили в имениях, а не в Петербурге, земля по плодородию почвы и климату содержала бы их лучше службы. С этой мыслью она даже дважды выступала в дворянском собрании, оба раза речи ее были встречены хорошо и многими поддержаны, но результат был лишь один: за ней теперь уж окончательно утвердилась репутация женщины со странностями.

Правилу не покидать имения без крайней надобности она следовала неукоснительно, не уехала она никуда из своего Соснового Яра и во время эпидемии холеры, которая летом пятьдесят первого года охватила юг России, а к сентябрю докатилась и до Тамбова. Кажется, единственная из окрестных дворян. Не заперлась она и в доме, как поступили те, у кого не было денег сняться с насиженного места; довольная собственной смелостью, она, как и было заведено, продолжала ежедневно объезжать поместье, лично наблюдая за всеми работами. Единственное, что она сделала, чтобы предохранить себя от болезни, заказала в Осколе собственной конструкции весьма необычный портшез. Кроме деревянного низа, в котором для притока свежего воздуха просверлили множество мелких отверстий, все пять его прочих сторон, крепившиеся друг к другу на шарнирах, были изготовлены из красивого, травленного свинцом богемского стекла.

В этом стеклянном ящике — его носили четверо крестьян и сопровождал приказчик — она велела поставить обитую голубой тафтой кушетку, единственную вещь, которую купила еще во Франции, и теперь передвигалась, возлежа на ней в длинном кисейном платье, белой кружевной шляпке и в белых же бальных туфельках, которые очень любила и которые ей очень шли. Чтобы уж наверняка себя обезопасить, она внутри ящика зажигала ароматические свечи. В деревнях и в соседних усадьбах ее удивительный паланкин стал буквально за один день известен каждому и произвел огромное впечатление на всех, от господ до крестьян, что Сталь весьма забавляло и веселило.

Летом того же года она по другую сторону реки, в соседней Воронежской губернии, прикупила еще одну деревню, Соловку, вместе с деляной строевого леса и в конце сентября, когда бумаги были наконец оформлены, уже законной владелицей отправилась ее осматривать. Холера к тому времени улеглась, но она все равно решила ехать не в коляске, а в портшезе. Едва они по мосту перешли через реку, Сталь еще со спины обратила внимание на молодого человека, который шел впереди. Только потом она сообразила, чем он привлек ее взгляд: одет незнакомец был явно по-господски, но повадкой и походкой напоминал скорее простолюдина. Последнее сразу бросалось в глаза. Чтобы проверить впечатление, она захотела посмотреть на его лицо, но он шел налегке и, как ее носильщики ни старались, догнать им его было трудно. В конце концов ей стало скучно гадать, кто же это, и она задремала.

Спала она сладко и, по всей видимости, долго, а потом неожиданно была разбужена шумом, бранью, но, главное, тем, что паланкин остановился. Еще не успев толком проснуться, она прямо перед собой увидела стоящего на коленях того самого юношу. Глядя на нее в упор, он попеременно то быстро-быстро крестился, то начинал яростно рыться в кошельке, успевая к тому же обороняться от приказчика, старавшегося столкнуть его с дороги. Зрелище было до крайности забавное. Как она и думала, на вид он был совсем мальчик и, похоже, из тех, кто на этой земле прочно себя не чувствует. Лицо у него было милое и хорошее, и ей пришла в голову мысль с ним поговорить, может быть, даже взять с собой в новое имение. Она уже открыла рот, чтобы подозвать мальчика, но тут он наконец нашел в своем кошельке что искал, и, как крестьяне ни пытались помешать, ловко положил на окантовку стекла копейку, после чего бросился бежать.

Увидев, что Сталь проснулась, приказчик виноватым голосом принялся оправдываться, но что он говорил, она не понимала и сама никак не могла сообразить, что произошло, и только потом ее вдруг осенило: мальчик принял ее то ли за статую, то ли за живую Деву Марию. Сегодня в православных храмах как раз отмечали Богородицын день, и утром крестьяне приходили к барскому дому, чтобы поздравить ее с праздником, принесли по обычаю хлеб-соль, в ответ одарила их и она, теперь же ее саму приняли за Богородицу. Это было так невозможно смешно, что ее, Евгению Францевну Сталь, которую вся округа считала старой девой, теперь вот приняли за Деву Марию, что она, снова вспомнив, с какой решительностью и одновременно ужасом мальчик только что пожертвовал ей копеечку, начала хохотать будто ненормальная и все не могла успокоиться.