Эзра затих. Когда он вновь посмотрел на меня, мне показалось, что он вот-вот расплачется. Мне страшно захотелось его утешить. Я попыталась придумать очередную дурацкую шутку, но в голове было пусто. Я никогда никого не теряла. Бабушки и дедушки умерли, когда я была совсем маленькой. Дядю я совсем не знала. Я не представляла, каково это – потерять знакомого, пусть и не очень близкого. Было бы мне больно, потеряй я даже условную Рейчел Вудсон или Марию Сильву?
И тогда я подошла к Эзре и обняла его. Он не сразу отреагировал, и пару мгновений я чувствовала себя довольно глупо, но потом он тоже обвил меня руками и крепко прижал к себе. Он был выше меня, и я уткнулась лицом в ему в шею.
– Тебе легче? – наконец спросила я, не размыкая объятий.
– Угу.
Я чувствовала, как голос резонирует у него в груди.
– Точно?
– Нет. – Пауза. – Постоим так еще немного?
– Хорошо.
И мы стояли. Своим объятием я хотела выразить то, что не могла выразить словами. Помочь Эрзе вынести удар. Сказать, что он в безопасности – ведь рядом с ним мы с Фостером чувствовали себя именно так.
Эзра сделал пару глубоких вдохов, а потом снова начал считать. Я его не прерывала. Не задавала вопросов. Я не понимала, зачем он это делает, но и не собиралась выяснять. Я просто хотела, чтобы Эзре стало легче.
Мы вернулись домой. Вечером я обнаружила Фостера на кухне валяющимся под столом.
Я уже привыкла обнаруживать Фостера в странных местах. Он могу усесться в пустой ванне или корзине с грязным бельем, залезть в шкаф для верхней одежды. Но разлечься под кухонным столом – это что-то новенькое. Поэтому я присела рядом, обняла себя за колени и прислонилась к посудомоечной машине. Она работала, и всю кухню наполнял свистящий звук.
– Он выглядел так, будто спит, Дев, – наконец сказал Фостер после долгого молчания. – Я про Сэма Уэллса. Будто просто заснул. Приехало так много народа, что даже в трех больших комнатах было тесновато.
– Видимо, его ценили.
– Если бы ты умерла, что бы ты хотела услышать в свой адрес от тех, кто тебя знал?
Это был типичный фостеровский вопрос, не требующий ответа, поэтому я позволила ему продолжить.
– Ну то есть ты бы хотела, чтобы они говорили всякую приятную дребедень или правду?
– Правду?
– Ну, например, что иногда ты повышала голос. Выходила из себя без особых причин. Предвзято относилась к людям.
Я не разозлилась – отчасти потому, что Фостер явно шел к осознанию чего-то важного, отчасти потому, что он был прав.
– И если ты вдруг умрешь, это все не перестанет быть правдой. Но люди не хотят правды.
– Они хотят вспоминать только хорошее, – ответила я.
– Но ведь не хорошее убило Сэма. – Фостер ненадолго замолк. – Он умер как дурак, Дев. Но такое нельзя говорить. Не положено.
Я не ответила.
– Если б Эзра умер, ты бы все равно называла его говнюком?
– Не говори так.
– Вот опять. Ты всегда меня одергиваешь, а я просто говорю правду и не понимаю, что в этом плохого. Я бы хотел, чтобы после смерти Эзры ты продолжала называть его говнюком, если ты и правда так думаешь. Если кто-то умер, это не значит, что ты должен поменять свое мнение об этом человеке. Если кто-то умер, это не значит, что он вдруг стал лучше, чем при жизни. Не значит, что он никогда не делал глупостей.
Меня вдруг озарило. Будто лампочка загорелась или что-то в этом духе, не такое банальное.
– Фостер…
– Не смей упоминать мою мать. Ни слова о ней.
– А что, если я просто хочу сказать правду?
Теперь настала его очередь замолчать. Уголки его губ опустились, и он уставился на внутреннюю сторону крышки стола.
– Если бы она умерла, мы бы не забыли, как она с тобой поступила. Никогда. Даже могли бы еще сильнее ее возненавидеть, если б захотели.
Фостер сглотнул и не поднял глаз. Долгое время он ничего не говорил, а потом произнес:
– Он мог ей помочь.
Посудомоечная машина замолкла, и на кухню опустилась давящая тишина.
– Что?
– Твой отец мог ей помочь. Прежде чем все стало совсем плохо. Да, мой папа умер, но это не значит, что твой должен был сидеть сложа руки.
– Не думаю, что они знали… Не думаю, что вообще кто-то знал, пока все не стало совсем плохо.
– Если бы он ей интересовался, то знал бы.
Я не знала, о чем думал мой папа. Но полагаю, что он тяжело переживал смерть брата. Может, поэтому и не звонил чаще. И наверное, к тому моменту, как он понял, что что-то не так, было уже слишком поздно. Но кто я такая, чтобы говорить с Фостером о его горе? Я же ничего толком не знала. Я с трудом собрала слова в осмысленное предложение:
– Честно говоря, я не думаю, что нужно его винить. – Я с трудом сглотнула, горло совсем пересохло. – Ну то есть… Какой в этом толк?
Голос Фостера вдруг стал хриплым.
– Это проще, чем винить ее.
Я кивнула, и дальше мы сидели в тишине.
26
Та неприятная девчонка с физкультуры была права: в пятницу после поездки в похоронный дом у нас по расписанию стояла игра с Лейк-Фоллзом. Не думаю, что кто-то знал, как правильно себя вести. Получится ли в такой ситуации нормальная игра? Смогут ли чирлидеры так же весело подбадривать игроков? Станут ли болельщики покупать хот-доги, громко кричать и радоваться?