Дни

— Ну хватит, — утомленно сказал Казадаев, покидая помещение кухни.

Никто не знает, каким образом загорелись «подсобные службы» штаба полка. Наш взвод отрабатывал функцию разведвзвода. Функция заключалась в том, что мы лежали в кустах на горе над лугом и по очереди глядели в бинокль, есть ли патруль на берегу «озера» (так называл местный пруд старший лейтенант). Вроде не было, но мы не уставали глядеть. Дело в том, что патруль был тоже не лыком шит. Они не ходили средь голых тел в полной форме, а устраивали засады под кустиком или сидели под самым берегом. Сейчас этот кустик у воды и «обрывчик» особо привлекали наше внимание. Вроде нету… Патруль был, да, хитрый. Мы никак не могли понять, каким образом нас тут же находят среди десятков купающихся; весьма смутное в тебе чувство, когда ты лежишь на солнце раздетый, а над тобою возникает фигура в полной амуниции со штыком на поясе — и, ухмыляясь, издает:

— Пошли.

И то, что ты голый, а он так плотно и четко одет в жару, особенно устрашающе и оскорбительно.

Потом, натешившись вволю, они же нам и сказали, что дело простое: они узнавали нас по трусам. Солдатские трусы — с карманом.

— Больше не попадайтесь.

Правда, мы им как-то отомстили тем, что подстерегли их в свою очередь за кустом и с наслаждением выслушали, как их старший, оглядевшись, сказал:

— Нет этих охламонов. Раздевайтесь.

Они разделись и влезли в воду… а тут уж мы их узнали по трусам. Выскочили и встали над их штыками, лежащими на земле в своих ножнах.

Старший вылез из воды и сказал:

— Ладно, не будем ссориться… а все же в будущем не попадайтесь.

Сила была за ними.

Вот мы и старались: не попадаться.

Так вот, не видя патруля и зная, что старший лейтенант в отъезде, в «округе», мы наконец вышли из «укрытия» — и только мы направились по лугу к воде в этот жаркий день. — как кто-то завопил издали, с соседней горы:

— Э-э! Все сюда!

Мы остановились; Любошиц тут же положил в пыль ротный пулемет, который ему поручили нести за очередную провинность.

— Не надо было выходить на луг, на открытое место, — недовольно сказал Вася Мазин; все мы стояли не двигаясь и, прикрыв глаза козырьками ладоней от солнца, недовольно глядели в сторону кричавших.

— Интересно, как бы ты вышел к пруду, минуя луг, — сказал Мишка Гайдай, тоже глядя.

— А тебе бы все в пруд, все нарушить приказ, — лениво сымитировал Мазин интонацию старшего лейтенанта. — Слышал, что сказал старлей? Если узнает, что были на озере, пять раз на Клюкву́ в противогазах. И назад так же. Вот и побегай.

— Да и ты побегаешь, — лениво отвечал Вася.

— Да хватит вам п…ть, — сказал Коля Веремеев. — Неужели стукнул кто? И какого… надо: ведь мы все сделали. Все нашли и определили; и азимут не запутали. Какого…?

— Вот ты это и объясни Казадаеву.

— Да Казадаев, это еще ладно. Казадаев скажет: ваше дело прятаться, наше дело вас ловить.

— А потом на кухню. Дрова пилить.

— Может, и так.

Все мы сонно переругивались, но не трогались с места.

— …ар!

…жар! — донеслось до нас.

— О! Пожар! — подумав, сказал кто-то, оживившись.

— И верно: пожар! — подумав, сказали другие.

Все оживились, взбодрились, обрадовались…

Через двадцать минут наш взвод, который отвечал за противопожарную безопасность в части, вкатывал бочку на грузовик с опущенными бортами. Бочка была в засохшем цементе и такая мятая, будто катилась по скалам с какого-нибудь Эвереста.

— Давай воду! — скомандовал Миша, последним усилием ставя бочку на попа. — А что там горит-то?

— Уборная. Курили, что ли…

Остроты утонули в шипе воды: Колька открыл кран, тогда как шланг еще не был опущен в бочку; вода вырвалась в блеске солнца, тем временем Любошиц деловито подхватил шланг и направил его на Мишу, думая, что таким образом подает его, шланг, чтоб тот опустил в бочку; чуть не сбитый с ног, Миша как бы бесшумно раскрывал и закрывал рот; лишь по округлениям его губ можно было бы понять, какие слова он произносит, но всем было не до того, а смех мешал слышать.

— Это та самая струя! — прорвался чей-то голос.

— …струя, — отвечал Миша.

Когда воду направили в бочку и она стала наполняться, из ее боков вдруг ударили струи действительно вовсе уж неприличного вида; их затыкали чем попало под глупые остроты постепенно собравшихся кадровых солдат.

Миша начал по лестнице спускаться от верха бочки; лестница была трухлявая, отовсюду из древесного праха торчали кривые ржавые гвозди; ступенька сломалась, Миша упал на подходившего с паклей Любошица, подмял его и его же выругал.

Вот машина тронулась, сопровождаемая кликами радости.

Когда мы приехали, все уж было кончено.

Да и было кому тушить и без нас; но и те прозевали.

Гулко качая помпу, мы облили водою дымящийся черный и серый пепел.

— Опоздали. Сгорел сортир, — решил Казадаев. — А если бы штаб полка? А! То-то и оно. Разгильдяи вы.

Старший лейтенант любил учить снисходительно: