Дни

как поэтов в учреждении вообще не уважают; так, о походе двух из них в издательство было сказано: «Пришел Просянников, ушел Шишлянников»; а о другом вывесили якобы да-дзы-бао: «Когда с Парнаса недобитого К нам снова Пушкины придут, за одного некочербитова двух Кочербитовых дадут»; а о художнике, который стал поэтом, сочинили биографию: «Начал с кисти и дошел до ручки»; таким образом, случай с Веневитиновым вполне типичен — не может считаться случаем; как Балин, опаздывая на аэродром в командировку, нанял за три шестьдесят две пожарную машину и катил на ней с сиреной на красный свет, пока не был снят у самого аэродрома и отправлен в обратном направлении, тоже на казенном транспорте, но уже смежного ведомства; как по коридорам несется «Пуси-муси! — Га-га-га! — Три по двести? — Да, да, да»; как Балин вбегал к замотанному главному и, указывая на трещащий телефон, кричал: «Возьмите трубку, я вам звоню!» — и убегал; и главный брал трубку и слышал: «Извините, пожалуйста, русский просветитель из пяти букв по горизонтали»; как, изощрившись в попытках «купить» (разыграть) одного из новых завотделом и отчаявшись в этом, ибо тот был настолько глуп, что не поддавался ни на какие выходки, просто-напросто не понимая, чего от него хотят, как плохой шахматист, что на e2—e4 дает неожиданное h6, его, наконец, «взяли» на самом примитивном, с чего и надо было начать: оставили ему на столе телефон с просьбой позвонить; телефон был — похоронного бюро, куда была сообщена его же фамилия как покойника; и он с полчаса насупленно объяснялся с тамошним сторожем, а все толпились у двери — у замочной скважины; как, играя в пинг-понг в неположенное время, Шепитько в ответ на вопрос главного, где же срочный материал, отвечал: «Здесь», указывая на сердце; как Балин афиширует афоризмы собственного производства: «А желающие не хотят», «У него своя пятилетка», «Дубовая роща» (об отделе важного НИИ, с которым мы имеем дело), «Гранату надо знать, как бог черепаху» (при чем тут граната? при чем тут бог, черепаха?); как он же сказал про экспедиторшу, что она пятый год беременна; как в той же стенгазете переврали все фамилии, и не по типу «Сидоров — Седоков», а по типу «Сидоров — Восьмитабуреткин»; и как главный потребовал поправки, и как поправка появилась в следующем номере — появилась с добавлением: «Подобный отчет будет опубликован в следующем номере»: опять тот же стилевой финт с пропуском буквы: подобный вместо подробный: чья рука? как набирали, найдя в справочнике, номер человека по фамилии «Скуя» и, когда он отвечал «Скуя слушает», спрашивали: «Откуда, откуда слушают?»; как приехал иностранец по фамилии М… и как все наперебой стали звонить в параллельное учреждение, предупреждая, что придет тут один… этакое вдруг рвение; и как главный из того учреждения, потеряв терпение, отвечал: «М…-то он м…, это я понимаю, но как мне называть-то парня?!»; как на трамвайный вопрос: «Ваш билетик?» — Шепитько отвечал: «У меня пригласительный»; как он научил вахтера Славу сказать на митинге: «Еще президент Эйзенахуэр, глава мировых канализаторов», что в принципе правильно, но несерьезно; как Балин жевал маковую баранку на собрании и на замечание бухгалтерши крикнул: «Пить — как веревочке ни виться, бабы — ты мою Нельку знаешь, так вот я — жру. Разрешается! Дозволено! Чего пристала?»; как Балин сочинил фельетон в стенгазету — «Сучки́ и жучки́ в Хреновском лесу», что прочие остряки прочли «Су́чки и жу́чки»; как, наконец, Балин объявил, что в город завезли картины Дрезденской галереи; и как все кинулись, а потом подступили к Балину, и он нагло отвечал:

«Ну и что?»

Особенно бухгалтерия возмущалась.

Всё это припомнили.

Но прежде, чем это припомнили через неделю, через четыре дня было мероприятие, по поводу которого были все материалы и все дела — и которое организовывал в основном Балин; а главный стонал и повторял то, что помнил из Чехова:

— Осрамимся, провалимся.

Какое мероприятие?

Да не все ли равно.

Серьезное мероприятие.

Мероприятие прошло блестяще, главный получил благодарность от высшего; а Балина и других прогнали.

Нам, «молодым», дали взбучку…

Много воды утекло с тех пор.

— …И все же ты непристоен. Ты не уважаешь меня, что ли?

— Но я же не говорю слов, о любимая. Я только намекаю на них.

— Да́ уж… намекаешь, — добродушно усмехаешься ты.

Ты вышиваешь что-то.

— Так истории не очень смешны?

— Ну… как сказать.

— Так НЕ очень?..

— Не слишком.

— Так вот тебе еще более ДАВНИЕ истории.

— Только осторожней на поворотах, как ты сам выражаешься.

— Ну, увидим.

Давняя, давняя история…

Теперь уж лет тридцать тому.

Теперь уж пехота иная, а старшин так и просто нет.

Когда я рассказывал Тебе, это было ближе… но тоже давно.

Давно…

Капитан построил и сказал обыденным голосом:

— Студенты — да? Не служите — да? Два месяца — да? Ну, так вы у меня за два месяца два года узнаете.

Мы кисло улыбались, стоя в своих шеренгах. Капитан не выглядел злобным. Но жизнь есть жизнь.

В первый день разнесся слух, что кто-то ходит по генеральской линейке.