Дневник нарколога

– А если одногодки? – с тайной надеждой поинтересовался Носков.

– Тогда надевай фартук, – отрезал тесть.

– Я рабом не буду, – затарахтел Носков.

– Куда ты денешься, – заверил тесть, прислонился спиной к холодильнику и тут же захрапел.

Через положенное время Светка действительно родила дочку Ирочку, хорошенькую, беленькую. Рома, работая на трех работах, ухитрялся погулять с дочуркой, сгонять на молочную кухню и поменять подгузники малышке. Супруга, как и предсказывал Тихоныч, грудью кормить не захотела, спала до обеда и проклинала Рому за вечное безденежье и свою испорченную фигуру. Носков стал уже свыкаться с неизбежным ходом событий, как у Тихона Тихоновича внезапно умерла тетка и оставила ему огромную трехкомнатную квартиру на Сретенке. Как ни прискорбно это прозвучит, но радости в бирюлевской квартирке не было конца. Две фурии не расставались с калькулятором и постоянно подсчитывали, по какой цене они будут сдавать трешку в центре Москвы. От радужных перспектив захватывало дух, на эти деньги маме и дочке можно было смело путешествовать по Европе, заниматься шопингом и шейпингом, ходить по салонам красоты и даже записаться на прием к психоаналитику. Тесть с зятем уныло мыли посуду, пеленали и купали малышку, чувствуя себя слугами двух господ. Что ж, барам привалило нежданно-негаданно огромное наследство, а им, чумазым, даже на шкалик никто не пожаловал. Теща с дочкой, проинспектировав наследную квартиру, пришли к выводу, что ей необходим косметический ремонт. Было решено, что Тихон Тихонович начнет там белить потолки и клеить обои, а Рома к нему подтянется. Тесть собрал инструменты и убыл на Сретенку. И пропал. С концами. Ни привета, ни ответа. Его телефон был все время недоступен, а сам Тихоныч признаков жизни не подавал. Мать и дочь, чуя неладное, забеспокоились, устроили экстренное совещание и по его итогам послали Рому на разведку. Носков, переделав все дела по дому, отправился по указанному адресу, позвонил во внушительную дверь и пробасил:

– Тихоныч, открывай.

– Ты один? – послышалось из-за двери.

– Один.

– Точно?

– Точно.

– Врешь.

– Зуб даю.

– Мамой поклянись.

– Мамой клянусь.

– Врешь.

– Правда, Тихоныч. Ты же меня знаешь, я тебя не подставлю. Я всегда был за тебя.

– Не верю я тебе, Рома. Руки подними. Так, чтобы я их видел.

– Зачем?

– Подними, сказал.

– Хенде хох, еще скажи, Гитлер капут, – покатился со смеху Носков, поднимая руки, – один я, один. Барыни меня на разведку послали.

Тесть приоткрыл дверь на цепочке, просунул в дверь зеркальце и стал придирчиво обозревать лестничную клетку.

– Считаю до трех, и на цифре «три» ты с поднятыми руками вбегаешь в приоткрытую дверь.

– А если я замешкаюсь, – развеселился Рома, – и вбегу на цифре «четыре»?

– Поцелуешься с затворенной дверью, – предупредил Тихоныч, – один, два, три.

Носков с поднятыми руками, смеясь навзрыд, рванул к двери. Тесть сделал щель чуть шире, пропустил Рому и тут же захлопнул врата холостяцкого рая.

– Ну ты даешь, – никак не мог отсмеяться зять, осматривая квартиру без малейших признаков ремонта, – в Кремль попасть легче, в Белый дом, в женскую баню. И что же ты тут один делаешь?

– Наслаждаюсь жизнью, – похвастался Тихоныч, доставая из холодильника бутылку пива.

– А мне? – возмутился Рома.

– Нельзя, барыни заругают, и потом, тебе еще Ирочку укладывать.

– Значит, назад не вернешься?

– Ни за что. Хоть на старости лет для себя поживу. Красотища здесь, – тесть сановито оглядел свои холостяцкие угодья, – хочу халву ем, хочу пряники.

– И не скучно тебе одному?

– Некогда скучать. У меня насыщенная культурная программа. Вот сегодня хочу марамоек выписать, – раздухарился Тихоныч.

– Ну ты даешь, – поразился Рома, – прямо старик-разбойник, но учти, барыни этого так не оставят.

– Тетка на меня квартиру подписала, – поставил точку в разговоре оборзевший тесть.

Рома вернулся домой в Бирюлево и с восторгом поведал о привольной жизни Тихона Тихоновича. Носков, конечно, предполагал бурную реакцию барынь на поведение всегда тишайшего тестя, но действительность намного превзошла его ожидания. Это было шоу амазонок: мать и дочь то хватались за сердце, то бегали по стенам и потолку, то рыдали над своей несчастной долей, то грозились лишить Тихоныча и первичных, и вторичных половых признаков. На следующий день делегация в количестве трех человек топталась перед знакомой дверью.

– Тиша, открой, – завела сладким голосом Клавдия Петровна.

За дверью повисла напряженная тишина.

– Тиша, не дури, открывай.

Сошников затаился и голоса хитроумно не подавал. Теща озверела.

– Открывай, старый придурок, сейчас же!

Тихоныч не подавал никаких признаков жизни, но из замочной скважины слышалось его сдавленное дыхание.

– Папа! – заблажила дочка. – Это я, Света. Ты что, так и будешь держать нас на лестничной клетке?

Дыхание из-за двери участилось, но вход в нее по-прежнему оставался неприступным.

– Тиша, – зарыдала теща, – не валяй дурака, внучка все время про деду спрашивает. Уснуть без тебя не может.

Деда молчал как партизан.

– Считаю до трех, – предупредила теща полицайским голосом, – не откроешь – выломаем дверь.