– Звонили, – отмахнулся Эдик.
– И чего?
– Да ничего. Послал их. Говорю: «Вы что там, совсем ороговели людей от работы отвлекать?»
– Так и сказал?
– Ну. А что они мне могут сделать? У меня же красный диплом, – вдохновенно врал Лабацилкин.
– У тебя ни одной тройки?
– У меня ни одной четверки. А у тебя что, есть трояки?
– Есть, – промямлила Наташка.
– Тогда тебе абзац, – развел руками Эдик, – в захолустье сошлют и там сгноят, гадом буду. Указ был.
– Какой указ? – окончательно запаниковала Карасева.
– Иди к Сан Санычу, он расскажет, какой указ, – Лабацилкин легонько подтолкнул коллегу в кабинет к главному врачу, а сам просунул ухо в дверной проем. Карасева сбивчиво и бестолково принялась рассказывать главврачу, что у нее две тройки в дипломе: одна по физколлоидной химии, а другая по физвоспитанию. А с такими оценками…
– Правильно, – подхватил тертый главврач, – с такими оценками идут в медсестры или санитарки, а уж никак не в ординаторы. Придется, Карасева, лишить тебя диплома и оформить младшим медицинским персоналом. У нас как раз вакансия в третьем отделении.
Наташка неожиданно бурно разрыдалась.
– Да шучу я, шучу, – спохватился Сан Саныч, – сегодня же первое апреля. Разыграли тебя, Наташа. Ну, успокойся, это же шутка.
Карасева так же мгновенно успокоилась и прошипела:
– Вот змей.
– Хм, – кашлянул главврач, – такие вещи обычно вслух не произносят.
– Я не о вас, я о Лабацилкине, – пояснила Наташка.
– Ах, о Лабацилкине. Скотина, – подтвердил Сан Саныч, – конченная. Одни хиханьки на уме. Женить его нужно, охламона, тогда узнает, почем фунт лиха.
– Я против, – возразил из-за двери корчащийся от смеха Эдичка.
Наташка выпучила глаза, шамкнула челюстью и с криком: «Ну, Бацилла, погоди»! – рванула к двери. Эдик резво дунул на улицу. Все восемь корпусов городской клинической больницы могли насладиться картиной захватывающей погони. Лабацилкин, вздымая ноги, как легкоатлет, несся среди луж, Карасева семенила следом и посылала на голову Эдика все проклятия, которые обычно женский пол адресует мужскому. Когда Лабацилкин укрылся в своем отделении и заперся в ординаторской, он чем-то напоминал пятнистого оленя. Его белый халат сзади был заляпан брызгами апрельской грязи, а на лбу вырос рог – Эдик в темном коридоре здорово приложился о дверной косяк. Он прикладывал медный пятачок к шишке, когда в кабинет ворвалась Карасева. Натаха погналась за Эдом, норовя ухватить за вихор, но в результате сама зацепилась хлястиком за угол подоконника, и ее халат треснул по шву.
– Теперь, Лабацилкин, как честный человек, ты должен на мне жениться, – поставила его в известность Карасева.
– Натали, – шмыгнул носом Эдик, – ну зачем тебе в мужья такой оглоед, как я? Тебе нужен человек в летах, из хорошей семьи, с приличной родословной. Как у ризеншнауцера или у сенбернара. И я знаю такого человека, это матерый докторище Иван Евсеевич Бублик.
– Такой же оболтус.
– Это поверхностный взгляд. Если к нему внимательно присмотреться, то Вано являет собой вымирающий вид купеческой надежности и рыцарской верности.
– Короче, Бацилла. У меня сегодня день рождения, и ты, мерзавец, приглашен. И чтобы никаких отказов. Ты сегодня провинился дважды и должен кровушкой искупить свою вину.
– Дважды?
– Дважды. Первый раз, когда меня разыграл. Второй – когда халат порвал.
– Ты сама его порвала, – возмутился Эдик.
– Если бы я за тобой не гонялась, он был бы цел, – отрезала Карасева.
– Ладно, – поднял руки Лабацилкин, – пиши адрес, в пять буду.
Наташка нацарапала адрес и тяжеловесно упорхнула, а Эдик позвонил Бублику и в красках расписал свой последний розыгрыш.
– И ты что, пойдешь к ней на день варенья? – изумился Бублик.
– Я хочу и тебя взять, в качестве подарка.
– Это мысль, – загоготал Ваня, – пожрем на халяву, выжрем, родаков ее погоняем. Все равно денег нет.
Часы показывали половину второго. Эдик дописал историю болезни и стал собираться домой. Телефон на столе задребезжал, рекомендуя поднести его к уху. В трубке раздался взволнованный голос Хренкова:
– Эд, спасай! Ко мне едет одна коза из Нижнего. Она, овца похотливая, хочет развестись с мужем и переехать на постоянное место жительства в Москву. Уже забрала дочку из детсада и заказала контейнер для мебели. Позвони ей, скажи, что я умер, что попал в аварию. Что угодно говори, лишь бы она не приперлась.
– Хренок, душа моя, – укоризненно выговорил Лабацилкин другу, – ты кого взялся разыгрывать, босота? Ты с кем связался, мальчонка?
– Какой розыгрыш! – затарахтел Вова. – Она действительно заказала контейнер для мебели и с минуты на минуту возьмет билеты на поезд «Нижний Новгород – Москва» для себя и дочки. Бацилла, умоляю, сделай же что-нибудь!
– Хо-хо-хо, – закатился Эдик, – говорил ведь: доведут тебя амуры, что обженят эти дуры. Для сердцееда ты, Вова, слишком совестлив. Ладно, мой юный друг, своих не бросаем, давай ее телефон.
Эдик слопал кружок лимона, чтобы впасть в тоску, сморщился и позвонил Юле Блудушкиной из Нижнего Новгорода.
– Алло, Юлия Блудушкина? Вас беспокоят из клинической больницы номер пятьдесят.
– Да, – пролепетала Блудушкина.