Дневник нарколога

Пильщиков вернулся от соседки в хорошем расположении духа и демонстративно выплеснул овощной супчик, приготовленный супругой, в унитаз. Она почему-то обиделась и пообещала впредь мужа не кормить. Сама Антонина Ивановна жутко хотела кушать. Жутко. В желудке что-то подсасывало, во рту скопилась кислая слюна, голова кружилась, и все мысли крутились исключительно вокруг пищи. Она встала на весы, опять два килограмма долой. Пильщикова обрадовалась и поняла, что страдает не зря. А Василий Петрович зачастил к соседке. Он, правда, не понимал некоторых слов из ее лексикона и иногда чувствовал себя неуютно, зато мог снова питаться здоровой, домашней пищей и не растрачивать себя по всяким забегаловкам и шашлычным. Дину же Георгиевну немного раздражала ярко выраженная простонародность Пильщикова. Так табуретку он называл «тубаретка», розетку «ризеткой», кота «котком», вместо «побреюсь», говорил «поброюсь», и еще у него ощутимо подванивало от носков. Рыжий Тимоха сразу люто возненавидел Василия Петровича, тот отвечал ему тем же. Стоило Дине Георгиевне выйти на кухню, как между Пильщиковым и котом разгорались жестокие схватки. Тимоха норовил куснуть и расцарапать гостю вонючие ноги, а Василий Петрович отвесить наглому котофею королевского пендаля или отдавить лапу. Битвы проходили в полной тишине, и со стороны казалось, что человек и кот разучивают приемы кун-фу. Но только непримиримые враги слышали тяжкую поступь хозяйки, как мигом превращались в закадычных друзей. Тимоша залезал Пильщикову на грудь и громко мурлыкал, а тот его нежно гладил, вызывая приступы умиления у дородной хозяйки. При этом кот не отрываясь смотрел прямо в душу Пильщикову своими ярко-желтыми глазами, и в них Василий Петрович ясно читал свой смертный приговор. В ответ гость нежно сжимал кошачью шею тяжелой рукой, привыкшей повелевать экскаватором, и Тимофей чувствовал, что нежные мужские объятия в любой момент могут превратиться в железный захват и тогда только чудо может спасти его молодую жизнь. У кота первого не выдержали нервы, и он опрометчиво надул Пильщикову в баретки. Извиняюсь, в ботинки. Что тут началось! Хозяйка навешала любимому коту сто пинков в живот и на неделю отлучила от деликатесов. Тимоша давился исключительно кошачьим кормом и передвигался по квартире короткими перебежками, используя просветы под мебелью как блиндажи. Пильщиков торжествовал, но недолго. Через неделю котяре удалось подставить Василия Петровича, он опрокинул в прихожей китайскую вазу и растворился в пространстве. Когда на шум разбившегося фарфора вышла разъяренная Дина Георгиевна, кот появился вслед за ней, и Пильщикову ничего не оставалось, как взять всю вину на себя. Следующую неделю Василия Петровича питали одними сосисками, он сидел на краешке стула и безуспешно пытался склеить осколки злополучной вазы, а подлый «коток» сыто жмурился на подоконнике, натрескавшись куриных котлеток. Теперь Тимоха, дождавшись ухода Дины Георгиевны, вскакивал на стол и нагло совал свою пушистую харю в тарелку Василия Петровича. И только попробовал бы тот с ним не поделиться. В профилактических целях Тимофей коварно усаживался рядом с хрустальной или фарфоровой вазой и нервно колотил хвостом по хрупкому предмету, всем своим видом показывая, как он сейчас залихватски скинет хрупкое изделие с полки, потом спрячется, а ответственность придется нести, как всегда, пролетариату.

А Антонина Ивановна все время хотела есть. Все время. Идя на работу и с работы, разговаривая с клиентами и принимая душ, засыпая и просыпаясь, и даже во сне она ощущала волчий голод. У нее резко обострилось обоняние, теперь она легко различала по запаху соль и сахар и никогда бы не спутала, чем Трещинская, живущая этажом ниже, солит запеканку, морской солью или поваренной. К мукам голода примешивались муки ревности, ее Васек неотвратимо уплывал в ухватистые руки коварной соседки. Ночевал он пока дома, но уже потихоньку собирал вещи, находясь на низком старте.

А вот Дина Георгиевна всерьез задумалась о замужестве, она давно соскучилась по надежному мужскому плечу. Ее собственный муж почил в бозе десять лет назад, сколачивая семейный капитал. Его любимым выражением было: «Вот забью последний гвоздь, тогда и отдохну». Забивание последнего гвоздя растянулось на несколько лет и обернулось скоропостижной смертью. Господин Трещинский молодецки забил последний гвоздь в собственный гроб и теперь отдыхал с утра до вечера, а по ночам его призрак разгуливал по тихим улицам и предупреждал припозднившихся трудоголиков, что ничего не надо откладывать на потом. Дина Георгиевна отскорбела положенные сорок дней и снова налегла на деликатесы, благо денег покойный супруг оставил предостаточно.