Дмитрий Лихачев

В 1573 году Васютка Грязной, любимец царя, командовал заслоном против крымцев, и когда они окружили его и навалились, легко им не дался: до смерти «перекусал над собою» шесть человек и пятьдесят ранил. Об этом он не без гордости сообщает в письме царю из татарского плена, надеясь в награду за такой героизм на скорую выручку: или выкуп за те деньги, какие попросят захватившие его в плен, или — в обмен на знатного татарского пленника Дивея Мурзу. Грязной сообщает, что в плену признался, что он у Грозного человек «беременный», то есть на языке того времени — приближенный, любимец. Васютка, видимо, был большой хитрец — рассчитывал, что, узнав об этом, татары сразу же, потирая руки, займутся обменом. А то, не дай бог, в шутку отрубят голову, не зная его настоящей цены.

Но главное «зверство» проявили «свои». От Ивана Грозного пришло изуверское, глумливое письмо. Он не хотел отдавать врагу ни денег, ни пленных. Гораздо легче было ему пожертвовать Васюткой, тем более он и так уже в плену.

«Будет ли прибыток крестьянству от такого обмена? — издевательски спрашивает он. — …Васютка, вернувшись домой, будет лежать по своему увечью, а Дивей Мурза станет воевать!»[9]

Это слегка напоминает жестокое, сталинское: «Я маршалов на солдат не меняю!» (когда ему предложили вернуть старшего сына, находящегося в немецком плену, в обмен на маршала Паулюса). Не случайно Сталин обожал Ивана Грозного и даже «вдохновил» режиссера Сергея Эйзенштейна на фильм-шедевр.

Обидевшись на царя, Васютка Грязной пишет Грозному, напоминая: «…не у браги увечья добыл, не с печи убился». Но царь словно любуется своей жестокостью, продолжая изощренные издевательства, как бы изумляясь высокой цене выкупа: «…а доселева такие по пятьдесят рублей бывали!»[10]

Конечно, писатель Иван Грозный весьма жестокий — и Лихачев подчеркивает это, но признает и другое — по владению языком, его оттенками для достижении своей цели, нужного впечатления и даже воздействия писателю Ивану Грозному не было равных.

Он бывает и обаятелен, к читателям обращается: «Милые мои!» — но чаще всего такая «ласка» бывает лишь маневром для подготовки коварного, изощренного издевательства.

Шедевром литературы — и образцом царского лукавства, притворного смирения было его письменное обращение в 1572 году к Церковному собору за разрешением жениться в четвертый раз. Тут использован один из любимых приемов Ивана Грозного — игра в убожество, обращение как бы от имени смиренного монаха Парфения Юродивого. Издевательский тон, который действовал в его письмах страшнее прямых угроз, без труда прослеживается и в этом письме. Грозный, не знающий удержу в своих страстях, «смиренно» называет себя Парфений, что означает — «девственник»!

Разумеется, чрезвычайно важно, что писатель этот был царем — и именно это дало ему смелость писать все, что захочется, разрушать и даже издеваться над принятыми и узаконенными формами письма, например, он часто использует и пародирует форму челобитной, то есть государственной формы прошения. Другие бы сделать это побоялись. И лишь царская должность позволила Грозному стать писателем «кусательного стиля», выражать свои эмоции так, как ему хотелось.

Грозный сочинял не только послания «прямого назначения», преследующие какую-либо конкретную цель, чаще всего — ужасную, он писал и на государственные, и на философские темы, размышлял о жизни и об ужасе смерти.

С искренним страхом — и мужеством написан им «Канон Ангелу Грозному воеводе», то есть архангелу Михаилу, считавшемуся ангелом смерти. «Страшный воин!» — называет он его. И далее: «Да не ужаснуся я твоего зрака!»[11]

Завещание Ивана Грозного написано в лирическом, приподнятом стиле. Больших писателей тогда было не так много, как сейчас. И через сто лет, уже в XVII веке, другой замечательный писатель — протопоп Аввакум опирался в своих сочинениях именно на «батюшку Грозного царя».

В своих трудах Лихачев рассматривает все наиболее известные творения древнерусской литературы, прослеживает изменение этических норм в разных сочинениях. Этика Владимира Мономаха была лирична, человечна. Сочинения Аввакума дышат духом любви и добра. Способом насаждения «правящей этики» во времена Ивана Грозного была казнь. Грозный ради торжества своей «правды» залил кровью страну, а после казней «смиренно» слал в монастыри поминальные записки с именами казненных. В своих писаниях он подавлял риторикой, глушил совесть пышностью слов. Он был многоречив, так как боялся, что в нем заговорит совесть, если он остановится. «Его пышные обличения были продолжением и одной из форм его пышных казней», — пишет Лихачев.

Есть такое поверье — нельзя раскапывать могилы фараонов — это опасно. И как раз с изучением наследия Ивана Грозного начались напасти уже в «мирной», вроде бы уже увенчанной лаврами и заслугами научной жизни Дмитрия Сергеевича.