Дмитрий Гулиа

Нет, дело решенное: он пойдет во что бы то ни стало именно этим путем — неверным, часто обманчивым и наверняка трудным путем поэзии. Нет у него другого призвания!.. Но и школу он не бросит. Школа нужна народу, как никогда. Нужна не только литература, но и наука и история, которой все еще нет. Нужна добрая, хорошая книга, которая откроет народу глаза на окружающее. Да мало ли что нужно! Прежде всего нужна свобода, нужны земля, дома, пастбища, реки, моря. Народу нужен родной язык…

Ступая на литературную стезю, Гулиа дает себе отчет в том, как все это сложно не только в житейском, но и в политическом плане. Может быть, только вчера Гулиа понял с особой остротой, что значит писать стихи не о хорошей весне, а против могущественных негодяев. Это так же опасно, как стрелять из оружия по врагу: ответ может быть суровым, если не сразу попадешь в цель.

Вчера отозвал его в сторону тот самый переводчик Титу и шепотом произнес:

— Дмитрий, после работы я жду тебя в ресторане «Аврора». Очень важное дело.

«Аврора» так «Аврора»! Надо же где-нибудь пообедать. И вот в укромном месте, озираясь по сторонам, Титу достает какую-то бумажку.

— Дмитрий, вот это прислали из Тифлиса. Секретно. Из канцелярии наместника. Требуют сообщить смысл. А какой там смысл? Ничего не пойму. О каком-то разбойнике. Ты же пописываешь стишки, так, будь добр, скажи, что это за чертовщина.

— Дай-ка сюда.

Дмитрий берет листок: в руках у него собственное стихотворение «Ходжан Великий». Прочел раз, прочел второй…

— Титу, а чьи это стихи?

— Черт разберет! Там ничего не указано. Это же следствие весьма тайное.

— Та-ак. Что же ты должен им сказать?

— Дать заключение, разумеется.

— А дальше?

— Пошлю всю эту ерунду, в Тифлис…

— Так вот, слушай, — говорит Гулиа, приободрившись. — По-моему, ты совершенно прав: это стихи про разбойника с большой дороги. Он изверг, его сыновья — тоже изверги. Они грабят людей, обижают вдов и сирот. Вот о каком человеке здесь говорится. Что же ждет подобного рода извергов? Геенна, адский огонь, божье наказанье!

— Фу, черт возьми, и я так думал! — восклицает Титу. — Это же верно! Дороги должны быть вполне безопасными. Давай их сюда, завтра же отправлю заключение. Черт знает какими отвлекают пустяками! Давай выпьем!

Сборник стихов только что сдан в канцелярию наместника для разрешения к печати, а уже неприятность… Что же будет потом, после вывода в свет? Да и вообще разрешат ли печатать? Что взбредет в голову этому Титу? Правда, Титу — человек недалекий, но только ли с ним, Дмитрием, посоветовался Титу? Может быть, показал еще кое-кому?..

Сегодня 21 февраля 1911 года. Нынче день его рождения. Он сидит один, денег в кармане — кот наплакал, да если б и были, все равно сидел бы вот так, за работой, в поте лица выколачивая из сердца строчку за строчкой:

День понедельничный… Как будто добр денек!
Застал меня в трудах. Немало дел нашлось.
Того он и хотел. Иного ждать не мог.
Ведь жернова, хотя б в Каабу[2] их возьмешь,
Зерно дробят. Вот точно так и я —
Я множу труд на труд всегда, день ото дня.
По правде говоря, лишь этого и ждешь!
Не пожалел бы сжечь я, точно сор,
Дни, не принесшие мне радости большой.
Сонм несвершенных дел всегда мой видит взор,
За недоделанное я скорблю душой.
Хоть горе не убьет, но все ж держусь трудом…

(Перевод Леонида Мартынова)

Ему нынче тридцать семь. У него все еще нет ни кола, ни двора. Гол как сокол. Один-одинешенек. Брат учится, и его надо поддерживать. А сестра уже замужем, живет в селе Тамш… А здесь, в Сухуме, идет дождь, желтый дождь… Словом, довольно грустный день. Он знает: ежели решил идти непроторенной дорогой абхазской литературы, решил служить своему народу верой и правдой — значит к трудностям надо привыкать. Их будет все больше с каждым днем. Но стоит ли тогда жить?

Да, несомненно, стоит и нужно! Ибо все окупится радостью творчества, успехами культуры собственного народа, маленького, но гордого.

Дождь, желтый дождь за окном. Зеленый абажур. Приятный запах керосина.

Вновь будет тяжело. Но ведь конец придет!
Грядущего я вовсе не боюсь.
Что видел я?.. Лишь множество забот!
Но, как всегда, пишу, но, как всегда, тружусь!

Через неделю, шагая бульваром, он скажет своей невесте: