Дмитрий Донской

Она села рядом, и они похлебали варева из одной чашки.

Кирилл смотрел на ее худощавую смуглую руку, лежащую на столе, и положил на эту руку свою ладонь.

Но Домна отодвинулась:

– Ой, нет!

– А что?

– Не венчаны.

– А ты попробуй.

– Смотри, сгоню.

– А повенчаться хочешь?

– Думаешь, он не вернется?

– Не знаю.

– А ты говорил: вернется.

– Не знаю.

– Ой, пожалей меня.

Он погладил ее по голове неловкой рукой. Потом обхватил и прижал к себе. Но она отбилась.

– Сгоню! – Поправив сарафан, встала. – Ну, что чинить? Сымай.

Он вдруг поднялся.

– Не надо.

В пояс поклонился ей:

– Благодарствую, Домнушка, за хлеб-соль.

– Не взыщи.

Не сводя с него глаз, она стояла посередь избы. Он пригнулся, пролезая в дверь, и не услышал за собой ее шагов. Стоя за дверью, он обернулся и увидел ее на том же месте.

– Чего ты? – спросила она.

– Так, взглянул.

– Слышь-ка!

– Ну?

– А ежли – женишься?

– Ежли что?

– Ежли его убьют.

– Не знаю.

– Ну ступай. Да дорогу ко мне запомни.

– А зачем?

– Ежли его убьют…

– Ладно.

Туман как будто редеть стал. На тесовых крышах густыми пятнами зеленел мох. На берегу Оки горбились бани. По дыму, сочащемуся меж тесовин в крыше, видно было, что бани топятся.

В предбаннике было людно, трудно пробиться. Одетые и голые теснились, слушая парня, которого посылали разузнать новости.

– А на торгу, – рассказывал он, – татарина поймали. Вот истинный бог!

Сам видел!

– Кто ж таков?

– А Сысой-шорник. Вот кто!

– Вот сучий сын! Кто б мог подумать? – удивился хилый голый старик, прикрывая веником срам.

Кто-то переспросил:

– Сысой? Ух и язва был!

– Татарин! – объяснил поп. – Они все злы на христиан.

– А попов татары милуют, – ответил Кирилл, – знать, за христиан не чтут!..

– Ох, я тебя за эти слова…

– А что? – спросил Кирилл, трогая рукоять кинжала.

– Да слова как слова! Что в них такого? Благослови тя бог! – ответил поп.

– Ну ин и добро, что заспешил: мне место ослобонилось! – одобрил Кирилл.

– Да он что-то забыл помыться. Только было раздеваться сел! – сказал банщик.

– Звонить побежал.

– Чего?

– О поимании супостата Сысоя благодарственный молебен служить.

– А! – догадался банщик.

Едва вошел в парню, тело запахло лесом, смолой, дегтем и ладаном, пока не домылся до нежного аромата тела.

Кирилл хлестал себя веником, и кожа зарозовела, заблагоухала березой.

А парня пахла дымом и сыростью, мутная склизь текла со стен, и скамья, на которую сел, осклизла. Но он лил на себя воду, воду Оки, реки, на которой жила Анюта.

"А может, и она теперь тревожится? Куда ей идти, если и впрямь побегут из города?"

Он вышел в застланный свежей соломой предбанник, напился воды из ушата. И оделся.

Пока он мылся, прояснело. К западу текли низкие облака, и в прорывах темнела густая синева августовского неба. Но, как ни зорко вглядывались коломяне в заокские дали, дорога оставалась пустой, не было вестей от войска, словно никого и не было там, за сизыми шеломами лесов. Это был час, когда Бегич перешел Вожу.

Глава 14 ВОЖА

Бегич смотрел вдаль: все туман и туман! Сырой холод вставал с земли.

Орда вставала. Воины вскакивали на коней; сотня за сотней мчалась вперед по его слову. Они внезапно появлялись и тотчас исчезали в тумане, словно их поглощал воздух.

Лишь назойливое ржанье коней, крики и свист людей не смолкая катились перед ним вперед.

Бегич стоял на своих коротких ногах, непомерно широкоплечий, круглоголовый, с глазами, оттянутыми к вискам. Ноздрями, вздернутыми вверх, он вдыхал воздух чужой земли, улавливал в этой земле, в траве, в воздухе неопределенный, но чуждый, гнетущий запах: за туманом, где-то далеко или близко – впереди, пахло гарью и дымом костров. Чуть заспанные, раскрасневшиеся от холода и сырости, прилаживая оружие или оправляя седла, всадники проходили на рысях.

"Наша конница хороша на рысях, – подумал Бегич. – Русы сказали бы:

"Добры тухтарски комони на грунах". Некого спросить, верно ли так? (Много лет силился он изучить язык русских.) Позади воин держал Бегичева коня. Пегий конь шевелил розовыми ноздрями. Позади стояли в стременах ордынские князья-мурзы. Некоторые из них знали и персидский, и джагатайский языки. Бегич обернулся к Хазибею:

– Русского не разумеешь, князь?

– Я общаюсь с ними не языком, а плетью.

– Давно общаешься, князь?

– Их у нас в Орде немало.

– Но это пленники, князь.

– Все они одинаковы.

– А их воинов ты видел?

Хази-бей показал на мимо идущую конницу:

– Достаточно видеть этих, чтобы не задумываться о тех.

Бегич нахмурился.

В гомоне и тумане гонцу долго не удавалось отыскать Бегича. Наконец он подскакал:

– Говорю: первый караул пытался перейти реку, но брод охраняется.

– Пробовали сбить охрану?

– Они сидят в завалах и не подпускают к берегу.

– Искали другой брод?

– Пошли искать вниз по реке.

Хази-бей спросил у гонца:

– Как называется река?

Бегич ответил:

– Вожа.

Карагалук презрительно посмотрел на Бегича:

– Можно подумать, что князь Бегич хочет служить Московскому Дмитрию: язык Руси учит, все на Руси реки помнит.

– Потому что Бегич не хочет служить Дмитрию.

– Каждый по-своему понимает долг военачальника! – вступился за Бегича мурза Кастрюк.