Дмитрий Донской

Они удивились, встретив Дмитриевы разъезды на своей земле:

– До чего ж скор!

Зажгли костер у дороги, сели ждать, чтоб зря не тратить сил на дорогу. А вскоре и дождались, и влились в войско, как лесной ручей в большую реку.

Глава 45 ВОИНСТВО

В Микейшин шалаш пришли тревожные слухи. Когда однажды Щап вылез около Скопина на шлях, вместо купцов повстречался татарский разъезд.

Пришлось схватиться, с обеих сторон были побитые.

Уже год прошел, как Кирилл жил в лесу. Многое передумал за тое время.

Оброс, одичал, озверел со зверьми и в разбоях. А кроме разбоев жить было нечем – на левом берегу Оки Дмитрий его стерег, а на правом – Олег. А Литва далека, да и земля там чужая.

Когда случалось ходить мимо деревень, смотрел на окна искоса, завистливо, как зверь на теплый омшаник. Ужели же навеки отнят у него человеческий образ?

А кто всему виной? Татары. Не было б их, не был бы и Дмитрий жестокосерд к своим каменщикам, не убил бы Кирилл гонца, что о татарах весть вез, не отняли б у него Анюту… Где она? Вот, сказывают, Орда идет.

Может, и Анюту волокут с собой во вшивых шатрах? Может, близко идут те самые, что ее на огороде пленили либо убили? Из-за этой Орды и вся ее беда, да и Овдотьина, да и скольких еще!

Радостно ломал он зимой татарские караваны; летом с легким сердцем топил их лодки, груженные товаром. Не Кириллом звали его ватажники, а Киршей, и Киршу боялись и ловили везде. Да мудрено было его поймать – на Дубке караул кричат, а Кирша уж на Рясском купцов душит. За Киршей гонятся в Пронск, а он в Перевитске спать ложится. Добычу свою Кирилл складывал здесь, в тайниках, в оврагах, под Микейшин досмотр.

Вот уж и лес скоро может под татар пойти. Русской земле несут беду, русских вдовиц поведут в полон, да и вся Русская земля, как Анюта, потянется в Орду на аркане за косоглазым мурзой вслед.

Он сидел, раздумывая, у костра. Ватажники между собой говорили:

– А и у татар небось есть кому несладко жить.

– А то нет! К нашему котлу небось иные подсели б.

– Пустые речи! – сказал Кирилл. – Бить надо. А потом поглядим, кто шел впереди, а кто сзади.

– Думаешь, бить их надо?

– А ты не думаешь?

– А я б не прочь!

– Ну и пойдем!

– А поведешь?

– А чего ж!

– Я пойду.

К вечеру ждали Щапа – слышно было, из Рязани сюда свое добро везет хоронить. Кто-то сказал:

– Куда это ты пойдешь?

– На татар.

– А кто ж не пойдет, коли Кирша нас поведет?

И Кирилл их повел.

Сперва разведали об Орде. Щапа дождались. Отрыли из тайников оружие, какое получше – татарское оружие, тонкого дела.

Перед выходом смех был.

Когда все собрались уходить и один лишь Микейша оставался череп сторожить да мед с ульев сгребать, заревел на цепи Тимошин медведь.

Тимоша кинулся его улещивать:

– Сейчас возворочусь, Топтыгушко! Не гневайся.

Медведь вырос в лесу громадиной, смирен был, а тут, чуя, что остается один, взревел, разъярился, порвал кованую ордынскую цепь, кинулся к ватаге.

А как добежал, стал на четвереньки, ласково терся мордой о Тимошину спину; и тогда решили всею ватагой взять Топтыгу с собой.

Через Щапа из Рязани Клим прислал Кириллу известие. Кирилл вел свое воинство по тому пути, какой ему указал Клим.

Они шли не обочинами, а звериными лесными тропами, шли скоро, привычно. Но прежде, когда выходили на разбой, оружие брали неприметное, одежду надевали смеренную, а ныне оружью их любой князь мог позавидовать, кольчуги их отливали серебром, искрились позолотой. На иных шеломах поблескивали не то узоры, не то басурманские надписи, словно золотые червяки расползлись по стали. У всех и налокотники надеты были, и сапоги на ногах, а не лапти, как у многих ратников. Иные шли и своей красоты стеснялись, сами не догадывались, до чего складно это добро, которое они из разбитых возов в свои клети перекладывали.

Теперь шли, не опасаясь, что поймает их стража. Редкая стража против них теперь устоит. Да и кто ж посмеет тронуть, ежели они идут биться за Русь!

Они шли, примечая все на пути: птиц, следы зверей, белок на вершинах елей, лосей, перебегавших в деревьях, заросшие лесом остатки селищ.

Однажды поймали людей, пытавшихся от них укрыться, и оказалось – тоже ватажники!

– Чего ж убегаете? С нами идите!

– Куда?

– На Мамая!

– Постойте. Тут неподалеку бортники есть, мы их кликНем. – Кличьте!

Так, обрастая числом, от Скопина прошли они к Черным Курганам, обошли стороной Баскаки, чтобы не встречать там Дмитриевой либо Олеговой стражи, так же стороной миновали Дубок и вечером вышли на Куликово поле.

Это было пятого сентября 1380 года.

Где-то кричала сова. Ее унылый стон стоял над безмолвным полем.

– С ума, что ль, сошла? Весной ей время так ухать, а не теперь.

– Может, в теплые края собралась?

– А совы нешь улетают?

Дикая, никем не заселенная степь начиналась с Дона, от устья Смолки, от речки Непрядвы, до устья Ситки.

В ее густой траве ютились кулики, звери ее обегали: кругом стояли дебри, леса, а в лесах зверью спокойней. Только чибисы клали свои гнезда в кочках и вскакивали на бугорках, подняв высокие хохолки, либо с жалобным воплем летели прочь, заметив пробирающуюся к гнездам лисицу.